Олег Соколов - Лабиринты времени

– Парк у самого моря, честное слово.

– Вода то… как хорошо! Будто заново на свет божий родился, честное слово.

– Павел! К нам бежит какой-то мужик…

– Господин биндюжник, я до вас и с делом. Я не смотрю, мадам. – Не подходи! Я не биндюжник, а вы кто и что от меня нужно?

– Как не биндюжник?! А лошадь, а телега! Это ж не лошадь, а золото. Вы меня не слышите. У меня есть до вас работа и есть деньги, чтобы за эту работу заплатить, но нет лошади и телеги, чтобы эту работу сделать.

– Вы предлагаете мне работу? Но вы меня совсем не знаете.

– Это такие мелочи, шо нет смысла на них смотреть. Так вы как?

– Я согласен, но…

– Вэй! Слава богу, вы правильно смотрите на мои слова.

– Мы только приехали и никогда раньше не были в этом городе, к тому же у нас нет с собой документов, под Винницей… – Я Веня.

– Я Павел, а там моя жена.

– Это я понял и то, шо жить вам негде, я тоже понял. Пава, сегодня за пол-Одессы не имеет ксив, жилья и работы. Вам таки повезло, как никому, а знаете, почему? А то ж! В городе нет лошадей, всех кобыл реквизировали белые и красные, а еще зеленые, а остальных, шо выжили, просто съели.

– Но документы? Без них разве можно официально устроиться на работу?

– Шо значит «официально» и шо значит «устроиться»? Вы уже приняты на работу и, поверьте Вене, официальней некуда. В Одессе советская власть, а мадам Феня нарисует вам мандат, и вы-таки поселитесь в доме мадам под ее приглядом. Шо вы и кто вы, меня не касается, а вот ваша лошадь и телега… Квартир свободных после войны осталось много, но не у всех есть деньги за них платить.

– А вы не боитесь говорить первому встречному, что нам нарисуют мандаты? Моей жене ведь тоже нужен документ.

– Зато пол-Одессы знает, шо можно нарисовать и, я уверяю вас, знают даже, у кого можно нарисовать и за сколько, в том секрета нету. – Где же я буду работать?

– В порту, Пава, в порту, конечно, а где же еще? Придумайте себе фамилию, а Пава – это хорошее имя для Одессы.

Телегу нещадно трясло, так как ехали по мостовой, мощенной круглым камнем. Ехали медленно – и Павел рассматривал город: аккуратные и невысокие дома-шкатулки, все разного цвета, от теплого кофейного до холодного салатового. Павел вспомнил, где он видел такие же – ну, конечно, в Петрограде. Они очень похожи на дома, стоящие вдоль Английской набережной, тот же стиль архитектуры и те же приятные цвета. Вдоль улицы росли огромные и голые, без коры, платаны с широкими резными листьями. Они были выше домов и их ветки нависали над крышами. Город просто утопал в зелени.

Пушкинская площадь расположилась недалеко от моря – и запах чайной розы смешивался с легким морским бризом. Благородные дома, некогда особняки XVIII века аристократов и купцов Одессы, горделиво выстроились вдоль площади и одноименной улицы, сохранившей свое имя в хаосе революционной резни, отвергнув дух своего времени с его грязью, нищетой и бандитизмом. Этот дух, сталкиваясь с холодным высокомерием стройных фасадов, исчезал на Пушкинской и грохот военных оркестров понижался до шепота. В садиках, расположившихся во дворах и вдоль тротуаров лениво и по-хозяйски, каштаны шевелили листьями, похожими на ладошки благородных дам в парчовых перчатках, а кроны деревьев подчеркивали гордую старину улицы. Даже стаям бродячих собак: облезлых, с торчащими во все стороны ребрами, которым выпала честь влачить свое существование в прекрасном городе, приходилось принюхиваться друг к дружке и к фонарным столбам в какой-то особенной манере собачьего благородства и повышенного достоинства. Телега подкатила к железным воротам, закрывающим проезд во двор. Веня спрыгнул с телеги, подбежал к воротам и раскрыл их. Мы въехали во двор. В центре стояла, подбоченившись, высокая и дородная женщина, еще не старая, полная сил и по виду – хозяйка этого двора. Павлу она напомнила хозяйку трактира из почти забытой французской или итальянской оперетты.

– Мадам Феня, вы гляньте, шо за лошадь, шо за телега!

– Веня, теперь ты сможешь-таки перевести свою кефаль на рынок. А это хозяин экипажа?

– Да, мадам, познакомьтесь, Пава-биндюжник, я его уже взял на работу, но им нужна комната и мандаты. Я заплачу.

В центре двора стояло такое же огромное и голое дерево. Двор окружали стены домов довольно обшарпанного вида, в них зияли дыры с порванными краями штукатурки и тянулись лестницы. Они были: ржаво-железные и деревянные; короткие и прямые; крученые и длинные; поднимающиеся под крыши домов или сползающие короткими гармошками в подвалы. По всему двору вразброс были вкопаны столбики с натянутыми между ними бельевыми веревками. Двор был окутан веревочной паутиной, ведь где было место во дворе, там и поставили столбик. Пройти по двору, не пригнув голову, было невозможно. Павел обвел взглядом двор: если бы не веревки, то он был бы просто огромный.

– Веня, ты хочешь забрать его в порт прямо сейчас?

– А как же, к вечеру мы перевезем весь груз на привоз.

– Тогда, ты же понимаешь…

– Прямо тут, все сто процентов оплаты за ксивы и комнату.

– И за еду. Надо же людям что-то поесть, или как? Давай, не жадничай, у тебя завтра будет хороший гешефт.

– Так-то завтра, мадам…

– А полотенце, а мыло, а керосин? Женщина должна умыться с дороги или где?

– Я вас умоляю, они уже помылись в море. Я сам видел.

– Молчи, паскудник. Женщина – не твоя торговка, ей уход нужен и уважительное обращение. Или у тебя глаза повылазили?

– Ша, Веня еще-таки может отличить женщину от базарной бабы. Держи, спекулянтка.

– Теперь спасибо, с тобой всегда приятно иметь дело. Я покажу вам комнату и к вечеру принесу мандаты, а вы располагайтесь.

Чтобы если покушать, то в кухню. Смотрите как. Идемте дальше. Здесь живет Соломон, он врач. Здесь Кацик, просто Кацик. Туалет во дворе. Колонка, иде льется вода, тоже во дворе. Ведро я дам на сегодня, а завтра, когда Веня расплатится с вашим мужем, купите себе. Веня расплатится, можете не сомневаться. Рукомойник вон, рядом с дверью на кухню. Жду вас вечером до себя в гости, с мужем, конечно. Просьба никому во дворе о себе не говорить, пока я не скажу вам, кто вы есть, просто молчите. Я пошла.

Додик с Региной и двумя детьми, Хилькой и Ефимкой, занимали огромную, чуть ли не двадцатиметровую, комнату. Кроме этого у них была передняя, которая могла служить кухней. У Додика был свой, отгороженный ширмой угол. Там стояли стол, стул, были смешная настольная лампа на курьей ножке и огромное увеличительное стекло в железной оправе. На полу выстроились баночки с чернилами, стакан с перьями для письма, карандаши, большие и маленькие пачки бумаги, ножи, ножницы и линейки с дырочками и без. Нормальному человеку пройти было очень трудно. Мадам Феня протиснулась и встала за спиной у Додика.