Владимир Лещенко - Россия, которая могла быть

Точно так же, как дожили бы до XXI века многие памятники архитектуры, привлекающие восхищенных почитателей искусства и старины, погибшие в ходе нашествия – вспомнить хотя бы воздвигнутый в XII веке во владимирском Боголюбове великокняжеский дворец – великолепный образец древнерусского зодчества, с его искусной каменной резьбой, изразцовыми кладками и искусно спланированным ансамблем.

И до сего дня стоит на своем месте Старая Рязань и черниговский Вщиж-и не они одни.

По сию пору существует Старая Рязань, или случайно найденный археологами в семидесятые годы XX века на Житомирщине, довольно большой город, даже название которого осталось неизвестно историкам.(76,89)

И кто может знать – что выросло бы со временем из тех обращенных в прах городов и городков? Ведь тогдашняя Москва уступала многим из них…

А каковы были бы возможные пути дальнейшего развития нашей страны? Сохранилась (а быть может даже и еще усугубилась) на неопределенно долгое время феодальная раздробленность с ее княжескими междоусобицами, разорявшими русскую землю?

Или развитие пошло бы в соответствии с более-менее классическим для остальной Европы путем – оформление городов как особой, осознающей себя силы, враждебной княжеским междоусобицам, их противостояние феодалам и удельным князьям, и в последующем – опора на них возрождающейся центральной власти? Для подобного сценария тоже существовали предпосылки – ведь в течение XII–XIII веков, до самого монгольского нашествия города, несмотря даже на непрерывные войны и смуты, крепли и богатели, умножаясь в числе, сохраняя и развивая вечевой строй, и уже начался процесс их эмансипации от княжеской власти. Более того, весьма распространенной практикой – не только в Новгороде и Пскове, было заключение договора («ряда») между князем и пригласившим его городом, когда князь брал на себя определенные обязательства, в случае нарушения которых горожане могли призвать другого князя. И от этого – всего один шаг до того, чтобы, осознав губительность дальнейшего разделенного существования, обратиться за покровительством к кому-то одному, отказав в повиновении остальным…

Ведь, несмотря на феодальную раздробленность, продолжало существовать осознание исторического единства всех русских земель, и все жители на пространстве от Карпат и Волхова до Волги, говорили на одном языке (в то время, как французский язык еще два века спустя был понятен только жителям Иль-де-Франса, а в Германии еще при Бисмарке не все немцы понимали друг друга).(22,339)

При подобном сценарии грядущему объединению могло способствовать и то, что все князья были, по сути, члены одной разросшейся семьи, и даже общим законом для всех раздробленных уделов являлась «Русская правда» Ярослава Мудрого.

И тогда, в свой черед возникла бы обновленная Киевская Русь, втягивающая в орбиту своего влияния степные народы – так же как в свой черед возникла на месте королевства Меровингов империя Карла Великого.

Нет ясности и в том, кто, какое из княжеств могло бы возглавить это собирание земли Русской. Не мог выступить в этой роли, несмотря на богатство и силу, эгоистичный и нестабильный Новгород, а тем более Киев, разоренный непрерывными войнами и смутами, неоднократно подвергавшийся набегам. Наилучшие шансы были, думается, у Великого княжества Владимирского, весьма благополучного экономически, защищенного от внешних врагов и включавшего в себя сравнительно небольшое число уделов. Вместе с тем, следует упомянуть и еще одного кандидата на эту роль, почти никогда не рассматривавшегося в подобном качестве. Речь идет о Галицком княжестве – весьма сильной и богатой земле на юго-западе Руси, протянувшейся от Карпат до Черного моря, граничившее с Венгрией, Польшей, Болгарией. Ее князья активно участвовали в европейской политике, роднились с правителями окрестных государств, заключая с ними союзы. Расположенное на перекрестке важных торговых путей, это княжество стало к двадцатым – тридцатым годам самым сильным на Руси, и – за исключением, пожалуй, Новгородской земли – самым богатым. Другой особенностью было наличие сильного боярства, по своему положению стоявшего выше своих собратьев в других землях, и в чем то сближавшегося по статусу с европейским рыцарством.

Княжество это было многонациональным – среди подданных галицких князей было немало греков, армян, южных славян, венгров, что способствовало развитию терпимости правителей – качеству весьма нелишнему, в условиях объединения разнородных частей в единое целое.(22,326)

Последний домонгольский правитель княжества – Даниил Галицкий успешно отбивает попытки венгров и поляков подчинить себе русские земли, одновременно борясь с боярским сепаратизмом. Он становится великим князем Киевским, получив власть над этой обширной и богатой землей, что вполне могло рассматриваться как первый шаг к утверждению своей власти над, по крайней мере, большей частью Киевской Руси. Именно Галиция могла стать центром нового русского единства, а князь Даниил – его основоположником. (12,239)

И куда бы двинулась эта единая Русь? Остановилась бы она на Волге? Или на или Оби? Возникла бы, скрепленная общей германской опасностью мощная европейская держава, граничащая на западе с Польшей, а на юге-с Дешт – и-Кипчак? Вывели бы в конце концов походы новгородских ватаг и владимирских дружин в Зауралье, к Тихому океану?

Невозможно дать точного ответа на все эти вопросы…

Или, быть может, события пошли бы совсем в другую сторону? Центр консолидации, как и в нашей истории сместился бы на северо-восток, но то был бы не Владимир и тем более не Москва а, как полагает, например, Александр Буровский, Волжская Булгария (10,281). Именно она, со временем, могла бы начать присоединять к себе разрозненные, все более дробящиеся удельные княжества, как это позже станет делать Литва. В этом случае уже в XV–XVI веках возникла бы страна, где титульной нацией стали бы поволжские тюрки, а основную массу населения составили славяне, и включающее в себя, наряду с русскими землями Поволжье, Прикамье и Предуралье.

Быть может, в этом варианте истории, судьбу Евразии определяли войны между Великой Булгарией, говорившей по-русски, протянувшейся от Балтики до Охотского моря, и Великим Хорезмом, говорившим на персидском языке, чьей южной границей стали бы Гиндукуш и Индийский океан, а северной – Балхаш и Арал?

Да, собственно, могло произойти все или почти все. Не представляется мыслимым дать ответ – какие именно пути были суждены мировой истории ее естественным течением, грубо пресеченным саблей Тэмуджина.

И миллионы и миллионы русских людей из «того» XXI века (как и вообще миллиарды землян того, совсем иного мира), не знали бы, что самим своим бытием они обязаны исключительно тому, что некий сын никому неведомого степного вождя за семь столетий до них умер в детстве или юности, а то и вообще не родился.