Борис Соколов - Нечаянные откровения

25.07

Недаром Чехов получил серьёзное образование и навыки, направленные на лечение плоти человеческой. Но он поднялся и над этим, став истинным врачевателем духа. В зрелом творчестве своём он действовал как хирург, удаляющий опасную хворь. А прекраснодушные народники не уставали клевать писателя за безыдейность, индифферентность к судьбе народа.

Когда стало известно, что Чехов уехал на Сахалин, с комфортом обитающие в столицах всякие там буренины и ежовы принялись всячески иронизировать над писателем, который, мол, «там вдохновения искал».

Успешные борзописцы ёрничали над тем Человеком, которому они не годились в подмётки, истираемые им в течение трёх месяцев на суровой сахалинской земле. Они ни на йоту не могли прочувствовать, понять хотя бы одну, совсем простую вещь: что пришлось пережить ему даже ещё до Сахалина – на долгом пути к острову по сибирскому тракту.

В период запаздывающей весны – где с заморозками, где со льдом и снегом, где с холодным дождём и разливами рек – то на выходивших из строя тарантасах, то на лодках, пересекающих под шквалистым ветром водные преграды, – этот, можно сказать, отчаянный (потому что к тому же ещё и не совсем здоровый) авантюрист, недосыпая, не раз промокая с головы до ног, одолел по Сибири свыше четырёх тысяч километров, чтобы, наконец, дождавшись парохода, пересечь Татарский пролив.

Поездка через всю Сибирь оказалась тяжёлой несказанно, но этому упрямцу было всё нипочём: в выматывающей силы тряске по ужасным дорогам ехал и временами плыл на утлых посудинах весёлый человек., вопреки всему преодолевший тяжкие испытания, вынести которые и не всякому здоровому было под силу. Он был переполнен впечатлениями, делился ими в письме к домашним:

«Амур чрезвычайно интересный край. До чёртиков оригинален. Жизнь тут кипит такая, о какой в Европе ( тут, разумеется, имеется в виду европейская Россия – Б.С.) и понятия не имеют. Она, т. е. эта жизнь, напоминает мне рассказы из американской жизни. Берега до такой степени дики, оригинальны и роскошны, что хочется навеки остаться тут жить.»

( К слову сказать, этот приправленный юмором вывод почти совпадает с моими дальневосточными наблюдениями, имевшими место почти сто лет спустя).

Собственно, уже само это путешествие сродни подвигу, на который мало кто был способен из живших в те времена да и позже. А уж если говорить о пребывании на самом Сахалине…

На остров прибыл в одном лице врач-профессионал, замечательный психолог, превосходный социолог и даже статистик!

Зачем?

Неуёмные, не дающие покоя мысли, поиски ответа на вопрос: жизнь по всей земле – особенно на той земле, которая называется Россией, – какая она?

На Сахалине он – в одиночку! – совершил колоссальный труд.

«Я вставал каждый день в 5 часов утра, ложился поздно <���…> Кстати сказать, я имел терпение сделать перепись всего сахалинского населения. Я объездил все поселения, заходил во все избы и говорил с каждым; употреблял я при переписи карточную систему, и мною уже записано около десяти тысяч человек каторжных и поселенцев. Другими словами, на Сахалине нет ни одного каторжного или поселенца, который не разговаривал бы со мной. Особенно удалась мне перепись детей, на которую я возлагаю немало надежд.»

И не менее колоссальным трудом явилась книга «Остров Сахалин», над которой Чехов работал по возвращении.

Написанная в свободной манере, с привлечением множества источников, с многочисленными ссылками и цитатами из научных трудов, книга вызывает восхищение. В ней есть всё: история, география, климат, приметы жизни в с е х островитян, их миграция, их права и обязанности, их нравы, быт и ведение островного хозяйства, состояние мидицинской помощи, система управления весьма удалённого от столиц региона с её представителями, среди которых, наряду с незадумывающимися служаками, есть люди мыслящие, образованные… (здесь остановлюсь, ибо устал от одного перечисления).

Книга эта суровая, написанная кровью сердца человека неравнодушного к страданиям людей, по тем или иным причинам сорванных с родной земли, оторванных от веками налаженного уклада жизни. Сформировавшаяся к тому времени политика царского правительства по колонизации острова наряду с разумными мерами не была лишена многих несуразиц, которые были неизбежны из-за дальности от метрополии, оторванности от материка. На всё это было обращено пристальное внимание писателя.

Множество эмоций охватывают душу при чтении глубокого, серьёзного исследования. В одном месте при чтении в памяти моей возникла аналогия с методами, применявшимися при колонизации, когда из европейских стран в края заморские, открытые и осваиваемые мужчинами, привозили множество женщин, чтоб не останавливалась жизнь, чтоб женщины рожали и прирастало население. Так в своё время заселялись, например, Австралия, Канада да и Соединённые Штаты, собственно, возникли так же.

О том, как решалась подобная проблема на Сахалине, Чехов пишет:

«В Корсаковском посту вновь прибывших женщин тоже ( как и в других портах Сахалина – Б.С.) помещают в особый барак. Начальник округа и смотритель поселений вместе решают, кто из поселенцев и крестьян достоин получить бабу. Преимущество даётся уже устроившимся, домовитым и хорошего поведения. Этим немногим избранникам посылается приказ, чтобы они в такой-то день и час приходили в пост, в тюрьму, за получением женщин. И вот в назначенный день по всему длинному тракту от Найбучи до поста там и сям встречаются идущие к югу, как их здесь не без иронии величают, женихи или молодые. Вид у них какой-то особенный, в самом деле жениховский; один нарядился в красную кумачовую рубаху, другой в какой-то необыкновенной плантаторской шляпе, третий в новых блестящих сапогах с высокими каблуками, купленных неизвестно где и при каких обстоятельствах. Когда все они приходят в пост, их впускают в женский барак и оставляют тут вместе с женщинами. В первые четверть-полчаса платится необходимая дань смущению и чувству неловкости; женихи бродят около нар и молча и сурово поглядывают на женщин, те сидят потупившись. Каждый выбирает; без кислых гримас, без усмешек, а совершенно серьёзно, относясь “по-человечеству” и к некрасоте, и к старости, и к арестанскому виду; он присматривается и хочет угадать по лицам: какая из них хорошая хозяйка? Вот какая-нибудь молодая или пожилая “показалась” ему; он садится рядом и заводит с нею душевный разговор. Она спрашивает, есть ли у него самовар, чем крыта у него изба, тёсом или соломой. Он отвечает на это, что у него есть самовар, лошадь, тёлка по второму году и изба крыта тёсом. Только уж после хозяйственного экзамена, когда оба чувствуют, что дело кончено, она решается задать вопрос: