А. Степанов - Число и культура

Любопытно, что вместе с вниманием к древним культам интерес к молчанию, пустоте, недеянию возрастает и в современных социумах. В 1960-е гг. в условиях очередной технологической, социо-культурной революции (начало перехода к информационному обществу) эти идеи становятся достоянием западной поп-культуры. Процесс возрождения протекает не только в профанической сфере. Самые серьезные ученые – в России это, например, С.С.Хоружий – исследуют упоминавшийся исихазм, соответствующие представления инсталлируются в синергетику. Ю.А.Урманцев, сравнивая тектологию А.А.Богданова с общей теорией систем, обсуждая источники развития, обращает внимание на "всевозможные дву-, одно-, ноль сторонние действия между элементами системы" [338, c. 22]. (В скобках отметим: тектология, изучающая принципы организации природных и социальных объектов, кодифицируется Ю.А.Урманцевым в качестве специфически "четвертой": "Тектология – междисциплинарная наука. Всего лишь четвертая в истории человечества после философии, математики и логики. Однако в отличие от последних тектология возникла тысячелетия спустя после их рождения. Она резко, качественно отличается и от философии, и от математики, и от логики – хотя бы по предмету, решаемым задачам, эмпирической природе" [там же, с. 15]). Древность и новейший период, духовно-религиозные комплексы и положения естественных наук, пребывающих на самом острие прогресса, в очередной раз встречаются, демонстрируя взаимное соответствие.

К древнеиндийской по генезису пустоте нам еще придется вернуться ( Приложение 2 ), поскольку иногда она понимается глубже, чем просто отсутствие, т.е. нуль, но логически интериоризируется, превращается в метод мышления: "пустотное мышление".

Представление о нуле нередко используется в классификациях. Так, в языках с артиклями оно привлекается для описания значимого отсутствия артикля: "В случаях, когда артикль отсутствует, говорят о "нулевой форме" артикля или о "нулевом артикле"" [422, S. 304]. Таким образом, полный набор: артикль отсутствующий, неопределенный, определенный, – может быть представлен рядом ( 0, 1, 2 ), чья работа, впрочем, практически не отличается от схемы ( 1, 2, 3 ), соответствующей, скажем, системе личных местоимений (первое, второе, третье лица).

Представление о нуле оказывается полезным при описании и других грамматических реалий. В разделе 1.3фигурировала система времен (прошлое – настоящее – будущее и их производные), опирающаяся на бинарное отношение предшествования или следования. Однако у глаголов существует и ранее неупоминавшаяся форма – основная , или инфинитивная . В отличие от остальных случаев, глагол здесь выступает в "ахронической" роли. Безотносительное ко времени действие служит своего рода фундаментом или "лоном" для тех же действий в "позитивных" временах (прошлом, настоящем или будущем). Подобный статус и выражается порядковым числом нуль: время в собственном виде еще (или уже) отсутствует, но его предварительное условие субстантивировано в самостоятельной форме.

В связи со сказанным, вероятно, имеет смысл возвратиться к системе общественно-экономических формаций марксистской теории. "История – борьба классов", и последовательность рабовладельческого строя, феодализма, капитализма предлагалась в качестве иллюстрации данного тезиса. Согласно доктрине, вслед за тремя перечисленными наступает четвертая формация, коммунизм, с одной стороны, демонтирующий антагонистические классы, а с другой – прекращающий ток истории, олицетворяющий гегелевский "конец истории", ее преодоление, выход за ее рамки. Однако наряду с тремя классическими и эсхатологической четвертой формацией упоминалась еще одна. Родовой, первобытно-общинный строй отличался бесклассовою структурой, был доисторическим , и таксономическое описание ряда предстает в следующем виде:

Родовая ступень отличалась мифологическим, т.е. "ахроническим", самосознанием, за свою бесклассовость она заслужила наименование "первобытного коммунизма". Нулевые и четвертые звенья, ограничивая историю снизу и сверху, вступали между собой в семантическую перекличку, оказывались в определенной мере подобными (там и там "коммунизм"). Прав также тот, кто заметит в предъявленной последовательности пяти элементов композицию из двух тринитарных схем: общество бесклассовое (тезис) – классовое (антитезис) – снова бесклассовое (синтезис) на первой ступени; классовое, т.е. историческое, в свою очередь, делится по критерию раньше-позже ( n = 2 ) на три этапа (рабовладение, феодализм, капитализм, М = 3), – однако для нас в данном случае более важен акцент на интимном родстве типологических нуля и четверки.

Нулевое решение, как ранее отмечалось, – универсально, т.е. сопровождает все другие решения. Родовые структуры, аналогично, всегда были и будут присущи любому обществу, любой формации. К ним относятся, скажем, семья, система родственных связей и даже мафиозные кланы. Система тесных личных контактов, по утверждениям антропологов, до сих пор воспроизводит структуру древней общины, деревни и включает в себя несколько десятков человек. Когда мы изучаем цивилизованные социумы, такие институты и неформальные общности обычно отодвигаются на второй план, выступая в качестве субструктур. Соответственно, упомянутая семантика "нуля", привязанная к первобытной стадии, играет роль относительно глухой коннотации, сопутствующей более развитым и эксплицированным структурам.

По сути та же конструкция, что и в марксизме, свойственна и затрагивавшейся в разделе 1.4.1 совокупности главных персонажей "Братьев Карамазовых" Достоевского. Помимо трех законных сыновей (Дмитрия, Ивана, Алексея) и одного незаконного (Смердякова), к семье и совокупности главных героев может быть отнесен и их отец, Федор Карамазов. Фактор отца – порождающее, логически предшествующее или "установочное" начало; подобная "расширенная" система описывается той же схемой рис. 1-18. По критерию имморализма и "подлости" нулевой и четвертый элементы и в настоящем случае сопряжены. Таким образом, Достоевский вступает в полемическую перекличку не только с "Тремя мушкетерами" А.Дюма, но и с семантической подноготной коммунистического учения, отлично известного ему начиная с кружка Петрашевского и не упускавшегося из вида уже никогда. Дезавуировано не только типологически четвертое, но и нулевое звено, что соответствует неприятию автором не только утопически-социалистических, но и еще более распространенных просветительских мотивов – специфического возвышения первобытного состояния как "естественного". Руссоизм, заметим, был вполне усвоен марксизмом: доисторический родовой строй лишен угнетения, его люди, согласно Ф.Энгельсу [387], непринужденны, преисполнены достоинства, независимы и горды. Достоевскому, напротив, чужда и тень идеализации исходно-"естественного" состояния – будь то детство, природа, патриархальность. В его творчестве непредставимы произведения вроде "Детских годов Багрова-внука" С.Аксакова или "Детства" Л.Толстого – с розовой идиллией детства, деревни. Детство в полной мере причастно страданию, боли, смерти, вообще нулевые звенья – "проклятые", отталкивающ и ведомый природными инстинктами Федор Карамазов.(9) Да, семантически нулевой элемент есть порождающая почва, основа, предыстория всех последующих, но автором он осужден, разоблачает сам себя. Если в марксистской теории прекрасный идеал коммунизма воскрешает невинно-блаженное родовое общество, то у Достоевского гадкая четвертая фигура подло убивает почти столь же отвратительную нулевую ("одна гадина убивает другую гадину"). Указанный ментальный опыт стоит учесть при инвентаризации смыслов нулевых позиций.