А. Степанов - Число и культура

Упомянутая особенность применения логико-числового подхода роднит его со старой, досайентистской рациональностью: несмотря на математизацию, речь не идет о точной науке наподобие физики, химии, исчисляется не предметная реальность, а смыслы. Впрочем, и сама математика имеет предметом поле точных смыслов, и потому, во-первых, ее иногда называют "беспредметной" наукой (из-за отсутствия "материального" объекта) и, во-вторых, она становится аппаратом совершенно разных наук, с разными вещественными предметами ("универсальность" математики). Предложенный метод специфичен лишь в том, что в его прикладном аспекте не происходит полного перехода от смыслов к их денотатам: мы исследуем социальные и культурные реалии не как таковые, объективно и в качестве эмпирических данных, а преимущественно их семантику, т.е. проекцию на сознание (с тем же правом можно утверждать, что в роли самостоятельных изучаются формы явлений, более или менее автономные от их содержаний). Перед нами определенная смесь, или взвесь, точных и гуманитарных наук, вернее реконструкция состояния до их разделения. Естественно, в данном случае игнорируется противопоставление наук о "мертвом" и о "живом" (математику современные гуманитары нередко квалифицируют как науку о "мертвой" природе, с чем сами математики вряд ли согласятся) или, в более новой транскрипции, наук о природе и о духе (прежде, пока не была "механизирована" природа, она также считалась причастной "духу" – в гилозоистическом варианте или в роли творения ).(1) Но разве не соответствует подобному синкретизму общество в целом, самые первые, фундаментальные представления каждой из отраслей, разве допустимо пренебрегать комплементарным детским, школьным уровнем понимания? Обучая арифметике, в школе нас наделяют способностью и привычкой отождествлять себя с некиим искусственным субъектом, смотреть его глазами, занимать по отношению к миру особую – "объективированную" – позицию (позицию считающего). Исчезает ли в нас в дальнейшем подобный субъект, ракурс взгляда? Со временем нами осваиваются более сложные истины, но они нанизывается на исходные как на красную нить. И еще: массовый человек склонен перетасовывать, "приводить к общему знаменателю" в своей голове информацию из естественных и гуманитарных областей, используя перекрестные аналогии и термины и зачастую считая "мертвыми", "схоластическими" как раз гуманитарные знания и социальные институты (ср.: государство или бюрократический аппарат как "машина") – в отличие от "живого" телевизора, компьютера или чутко реагирующего на отношение к себе автомобиля (у этих устройств есть персональный "характер"). Обыденное сознание, как некогда магическое и натурфилософское, также оперирует сквозными смыслами – вопреки позиции узких специалистов.

Сходство с архаической установкой наблюдается и по другим критериям. Среди них – определенная "статичность". До Нового времени не было принято исповедовать историзм, принципиально ахронична, как сказано, и арифметика. В свою очередь, наша модель не содержит в качестве явного параметра время. Не покажется ли ложным подобный подход, особенно в случае современного, динамичного общества? – Такой упрек бьет мимо цели, ибо все дело – в выборе ракурса взгляда.

Ныне принято ставить акцент на динамизме, на преходящих аспектах действительности, а ведь инварианты никуда не исчезли. К примеру, динамичен ли стереотип? – Один из них сменяется другим, каждый в процессе функционирования претерпевает известную эволюцию. В этом плане стереотип динамичен. Но является ли он динамичным по существу и строению, будучи взятым на каждом этапе, где сохраняется его идентичность, т.е. когда перед нами один и тот же стереотип? – По определению, нет. Значит, рассматривая стереотипы, которыми полна любая предметная область (политика, наука, искусство), под данным углом, от изменчивости допустимо отвлечься.

Названной чертой обладают не только стереотипы. Под знаком конечности и окончательности пребывает любой научный концепт – в противном случае им просто не удастся воспользоваться. Так, физики составляют для описания динамических случаев уравнения, содержащие определенное количество членов, выражающие исчерпывающий баланс отношений между ними. При этом переменные выступают в качестве заданных, пусть не по величине, а по смыслу. Таковы и гуманитарные объяснения, поскольку окончателен и конечен, "эсхатологичен" сам акт понимания.

Особый разряд – когда изучаются в принципе завершающиеся, так называемые терминальные, процессы. Формирование стереотипов – один из примеров, и, скажем, канонизации схемы трех ветвей государственной власти предшествовала страстная дискуссия просветителей о необходимости разделения полномочий между королем и парламентом (n = 2, М = 3 ). Терминальным, однако, может быть не только интеллектуальный, но и пребывающий под его крышей реальный процессс. К началу 1960-х гг. мировое сообщество разделилось на Запад, Восток и "неприсоединившийся мир" – таким был итог Второй мировой и начала холодной войны, многообразных событий на политической сцене; за каждой из единиц стояли политические и экономические организации. Спустя тридцать лет этот порядок подвергся ревизии, но внутри данных исторических рамок правомочно констатировать устойчивость, или "статичность".

Существуют процессы, завершение которых по существу гарантировано. В главе 2в роли таковых выступят революции в массовых социумах. До сих пор любая из них рано или поздно приходила к концу, и общество вступало в постреволюционную, относительно стабильную стадию. Что воспрещает занять соответствующую исследовательскую установку, исследуя в первую очередь промежутки между революциями и ведя счет предшествующим революциям как данным, как завершенным? Вскоре увидим, что из этого получится. В еще большей мере терминальность присуща избирательным процессам, ведь каждая из предвыборных гонок неизбежно заканчивается назначенным на определенную дату голосованием и подведением его итогов – это тема третьей главы.

Таким образом, в ряде случаев время как таковое удается вывести за рамки модели, что отнюдь не противоречит свойству динамичности. На том же основана возможность политических прогнозов. Арифметике безразлично, что просчитывать – прошлое, настоящее или будущее. Главное, что настоящие и будущие состояния некогда завершаются и могут быть рассмотрены "sub specie aeternitatis". Неважно, если эта "вечность", завершенность в настоящий момент отсутствует, во внимание принимается не столько фактическая, сколько логическая завершенность.

Последняя находит свое выражение в специфическом качестве исследуемого объекта – будь то культурный концепт, социальная или политическая структура, – а именно в его внутренней обязательности . Ее наличие или отсутствие в реальной системе обычно ощущается интуитивно. Так, сразу воспринимаются в качестве "обязательных" представления о "Третьем Риме", трехмерном физическом пространстве, наборе грамматических лиц или периодизации Древность – Средневековье – Новое время (см. раздел 1.3). Другим случаям, напротив, даже если есть возможность считать, недостает адекватного обязующего духа – вспомним, например, о совокупности падежей существительных. Последняя исторически изменчива, конвенциональна, изменяется от языка к языку: в современном русском 6 падежей, немецком – 4, английском – 2, венгерском – 36, абхазском – в районе шестидесяти. Такие системы не удовлетворяют какому-нибудь из ранее сформулированных требований, в частности сквозной логической связности, простоте (см. раздел 1.2), и оттого не поддаются расчету, по крайней мере посредством использованной модели. Аналогично, лишено перспектив пытаться подменить автономную, внутреннюю логическую обязательность какой-либо разновидностью внешней: будь то авторитет и традиция (7 металлов, 7 планет) или область эмпирики (планет на самом деле 9 или, согласно последней гипотезе астрономов, 10). Подобные источники обязательности выводят подчиненные им представления из сферы имманентной элементарно-математической необходимости и, если не подкрепляются-таки изнутри, то не служат достаточной базой для проведения вычислений. Впрочем, встречаются прецеденты, когда происхождение определенных образов и концептов первоначально восходит именно к внешним источникам, скажем к голой догадке, подражанию и заимствованию, но впоследствии в них все же обнаруживается строгая логика. Так, четверки – 3 + 1 – главных героев романов Дюма ("Три мушкетера"), Достоевского ("Братья Карамазовы"), Ильфа и Петрова ("Золотой теленок") имели множество древних прообразов – см. весна-лето-осень-зима, восток-юг-запад-север и др., – запечатлевали новейшие стереотипы эпохи: релятивистское пространство-время, структура блоков двух мировых войн, Крымская война или (см. главу 2) продукт революций 1848 г. в Европе. Широкий ассоциативный контекст не препятствует здесь наличию точного логического стержня, а факт его безотчетности вполне отвечает статусу бессознательного.