А. Степанов - Число и культура

Примерно синхронно значительные политические перемены коснулись сейчас целого ряда стран. Помимо глобальных геополитических факторов, обратим здесь внимание на изменение характера региональных дисимметрий. Так, в Италии и во Франции коммунисты в значительной мере лишились своих специфических "авангардистских" признаков и переживают существенные внутренние трудности. Применительно к ФРГ можно констатировать, с одной стороны, окончательное завершение процесса денацификации, подтвержденное признанием этого факта со стороны мирового сообщества, и, с другой, акт присоединения ГДР. "Полуторапартийная" система Японии неожиданно прервалась, разрешившись победой оппозиционной коалиции. (При этом политические перемены в Японии, возможно, наиболее парадоксальны. Во-первых, удивителен сам факт перемен на фоне устойчивых выдающихся достижений этой страны. Во-вторых, в результате выборов, приведших оппозицию к победе, укрепились именно те самые – консервативные – тенденции, которые всегда отстаивала ЛДП. Это, возможно, лишний раз заставляет задуматься: не обусловлено ли исчезновение постоянной политической дисимметрии в национальных государствах более глубокими, типологически более общими причинами, чем конкретная неудовлетворительность положения в самих этих государствах). Еще раньше Южная Корея прервала автократический путь и вступила в зону политических преобразований. В канун передачи Гонконга Китаю осуществляется демократизация этой колонии, а в Сингапуре впервые за 38 лет зашла речь об альтернативности при выборах президента. Процессы демократизации обрели активность и на Тайване. Наиболее же яркими примерами нарушения прежней асимметрии являются, конечно, революционные перемены в бывшем СССР и странах восточного блока. Нас здесь, однако, интересуют прежде всего процессы в Западной Европе.

Исчезновение постоянного ингредиента дисимметрий в политических системах в аксиологическом плане амбивалентно. Если к положительным моментам в европейском контексте с определенной долей условности относят завершение денацификации и объединение Германии, определенную "декоммунизацию” Франции, “декоммунизацию" и ликвидацию особой роли мафии в политической и экономической системе Италии, то неизбежно встает вопрос и о моментах отрицательных. Речь здесь идет не столько о том, что политические системы основных стран континентальной Европы скачкообразно приближаются по своему типу к биполярности американского вида и связанной с ней "коммерциализацией" социума (деления общества на богатый, средний и бедный классы, r = 3), что эти страны тем самым как бы лишаются самобытности своего социального и политического устройства.

Обратим внимание на другой аспект. Несмотря на "коммерциализацию", "экономизацию" общественного сознания, вероятно, неизбежно возникнут проблемы именно в экономическом развитии. Истощение потенциала модернизации, обязанного постоянной дисимметрии политического строения, затрудняет возможность очередных экономических прорывов, в которых страны ЕС нуждаются для успешной конкуренции с североамериканским и азиатско-тихоокеанским блоками. Новое политическое строение стран континентальной Европы едва ли не исключает вероятность нового "экономического чуда", источником которого была бы политическая организация каждого из национальных государств. Национальное государство, политическая организация национальных обществ перестает быть источником ускоренной экономической модернизации, и в связи с этим приходится обратить внимание на потенциал новых политических и экономических общностей, а именно блоков – Европейского, Североамериканского, Азиатско-Тихоокеанского, Евразийского (m = 4, n = 5 в мировом сообществе, см.: [19], а также Приложение в конце данной статьи).

Выдающиеся достижения социумов с постоянным ингредиентом дисимметрии в их политической (и, следовательно, идеологической) структуре имеют, похоже, определенные предпосылки и в области общественной психологии. Насколько позволяет судить эмпирический материал, постоянная политическая дисимметрия в каждой из стран сопровождается феноменами массовых фобий: будь то страх перед вполне вероятным наступлением коммунистической диктатуры во Франции и Италии, перед материализацией нацистских или милитаристских теней прошлого в послевоенных Германии и Японии, очевидной для масс угрозой со стороны коварных внутренних врагов в сталинском СССР или страх перед кровожадной мафией в той же Италии. Внутренние опасности подкрепляются внешними, особенно в случаях расколотых стран: двух Германий, двух Корей, трех Китаев (КНР, Тайвань, Гонконг). Жизнь в условиях постоянного стресса мобилизует резервные возможности не только индивидуального, но и общественного организма. Активизации скрытых резервов способствует также наличие постоянной целеустремленности, даже если соответствующая цель главным образом отрицательна и заключается в том, чтобы защититься от жестоких опасностей. Исчезновение постоянной дисимметрии в данном случае означает более спокойную, психологически более комфортную жизнь. Общественное сознание покидают могущественные враги, но вместе с тем теряется и ряд мощных стимулов активной индивидуальной и, главное, коллективной деятельности. "Нет вызова – нет развития", – можно повторить вслед за Тойнби. Раскомплексованность нередко приводит к ущербу для производящих интеллектуальных способностей, в данное случае для творческого духа целых наций и стран. То, что раньше пугало и спасало, начинает вызывать в основном разочарование и скуку. Так или иначе, утрата постоянного ингредиента дисимметрии в политическом строении национальных государств вызывает целый комплекс проблем, неизбежно сопровождающих всякую сложную перестройку в политике и психологии масс. Поиск новых интересов и стимулов согласованной коллективной деятельности относится здесь отнюдь не к последнему ряду задач.

Почему все-таки иссякает потенциал модернизации политических структур с постоянным ингредиентом дисимметрии? Данный потенциал был бы практически неистощим, если бы опирался на более глубокий и прочный фундамент: в конечном счете на коренную дисимметрию человека, живого вообще (что станет возможным лишь в так называемых "органических" обществах). В данном же случае мы имеем дело, по-видимому, с не вполне глубокими основами, на которых зиждется общество и которые оттого и подвергаются эрозии, размыванию со стороны современного исторического процесса. Однако вернемся на более твердую структурную почву (9).

Рассмотрим регионально-политическую структуру ЕС. В его составе из остальных европейских стран очевидно выделяются четыре члена "большой семерки", обладающие наибольшим объемом ВВП и политическим влиянием в мире: ФРГ, Франция, Италия, Великобритания (m = 4), – а с учетом остальных членов сообщества n = 5. В рамках СНГ, или Евразии, параллельно складывается подобная регионально-политическая структура: Россия, Украина, Белоруссия, Казахстан (m = 4) плюс "остальные" (n = 5). Повторив ранее высказанный тезис, что на каждой исторической стадии в мировом сообществе определенные преимущества приобретают те страны и блоки, внутреннее политическое строение которых гомологично мировому [19], мы предполагаем, что ЕС в целом будет находиться в стратегически достаточно выгодном положении (что пока что трудно предположить для такой неустойчивой структуры как СНГ). Подобное стратегическое преимущество в немалой степени обязано наличию постоянного ингредиента дисимметрии в политической организации блока.