Зоя Курцева - Речевой поступок: риторический и методический аспекты

Схема 2

Схема 3

Прокомментируем предложенные выше схемы.

На схеме 2, по Ф. А. Селиванову, субъект либо не приложил никаких усилий, чтобы побуждение осуществилось, либо «побуждение не воплотилось в результат не потому, что не было волевых усилий, а потому, что не хватило знаний, умений, необходимых для данного дела». Может, как полагает автор, возникнуть результат, противоположный побуждению, – разрушение блага из-за непредусмотрительности, недостаточного уровня знаний, умений и т. п., по пословице – «Благими намерениями вымощена дорога в ад» [286].

На схеме 3 субъект имел умысел (прямой или косвенный) разрушить благо, и благо было разрушено. Здесь также имеется совпадение мотива и результата. Однако случается, что субъект имел побуждение, направленное на разрушение того, что является благом, но замысел не осуществил: может быть, потому, что не решился, а может быть потому, что злое побуждение было вытеснено добрым [286]. Случай, если злое побуждение было вытеснено добрым, свидетельствует, на наш взгляд, о том, что побуждение стало другим, и это будет соответствовать схеме 2.

Если «субъект стремился разрушить благо, но в игре событий или из-за его ошибочного мнения о ситуации благо не уничтожено», считает Ф. А. Селиванов, может быть создано другое благо («Все хорошо, что хорошо кончается»).

Оценка поступков в случае достижения противоположного результата может быть следующей: в первой ситуации (схема 2) благие намерения адресанта оцениваются, естественно, позитивно, но в результате благо разрушено, следовательно, совершенный поступок для адресата – безнравственный вследствие того, что совершающий поступок не смог объективно оценить ситуацию и действовать в соответствии с ней.

Во втором случае субъект имеет безнравственные побуждения и совершает поступок безнравственный, однако результат его действий при отрицательном результате адресат оценивает как позитивный, нравственный.

Итак, оценку поступка осуществляет прежде всего адресат, но и самооценка также имеет отношение к определению качества поступка.

Размышления философов, рассматривающих этическую сторону деятельности, коммуникации, поступок как событие и моральную оценку поступка, как видим, основаны на нравственной категории блага, добра, «от которой зависит вся этика» (Дж. Мур), и базируются на следующих общих принципах:

принцип разумного, благого и должного;

принцип ответственности (личностно ответственное действие);

принцип прагматического подхода к анализу конкретной сферы человеческой коммуникации.

Мы выяснили, что речевой поступок человека неразрывно связан с социальной средой, в которой личность развивается. М. М. Бахтин в своих размышлениях о взаимосвязи речевого поведения человека и социальной группы пишет, что «все словесное в поведении человека (равно и внешняя и внутренняя речь) ни в коем случае не может быть отнесено на счет изолированно взятого единичного субъекта, оно принадлежит не ему, а его социальной группе (его социальному окружению)» [38, с. 85]. В то же время ученый замечает, что существует «житейская идеология», т. е. внутренняя и внешняя речь, «проникающая насквозь все наше поведение», которая «в некоторых отношениях более чутка, отзывчива, нервна и подвижна, чем идеология оформившаяся, “официальная”» [там же, с. 87].

Важным для нашего исследования является суждение, которое высказывает А. А. Гусейнов: «Нравственность <���…>, обнаруживая свою действенность в форме внутреннего достоинства личности, которое не умещается в отдельные поступки, предшествует им, составляя условие их возможности, и потому само заслуживает безусловного уважения. Невозможность отдельных моральных поступков компенсируется тем, что мораль, словно магнит, создает поле напряжения, притягивающее к себе все поступки». Поэтому влияние поступков педагога на учащихся очевидно.

Таким образом, речевые поступки отдельной личности могут оказывать и оказывают существенное влияние на речевые поступки членов социальной группы, в нашем случае – на речевые поступки учащихся.

Понятие этики связано не только с философией, но и риторикой. Среди античных риторов нередко возникал спор: принадлежностью какой науки (философии или риторики) является этика, какая из них исследует и формирует нравственные качества, добродетели личности? Заметим, что и сегодня бытует мнение, что «риторика – составная часть философии» [317, с. 241].

Рассмотренная выше идея дискурсивной этики также вызывала вопросы и недоумения противников этого философского направления. Так, Х.-М. Баумгартнер на рубеже XX–XXI веков удивлялся, как моральная идея может быть соединена «с практикой бесконечной говорильни»: «Не может быть, чтобы человек, постоянно дискутирующий и опутывающий своими дискурсами других, а также вовлекаемый другими в дискурс, воспринимался как подлинно нравственный субъект» (цит. по А. В. Назарчуку [232, с. 22]).

Выступающий, обращаясь к публике, убеждая, призывая народ к совершению каких-либо действий, несет моральную ответственность за совершаемые речевые действия, иначе говоря, он совершает поступок. Древние философы и риторы, рассуждая об облике оратора, спорили о том, какой науке принадлежит этическое начало: философии или риторике.

Так, Цицерон, излагая спор философов и риторов, писал, что философы пренебрегли красноречием, ораторы – мудростью, хотя могли бы черпать знания из общего источника. В трактате «Об ораторе» он предлагает рассуждения Красса: «Кому, например, не известно, что высшая сила оратора в том, чтобы воспламенять сердца людей гневом, или ненавистью, или скорбью, а от этих порывов вновь обращать к кротости и жалости? Но достичь этого красноречия может только тот, кто глубоко познал человеческую природу, человеческую душу и причины, заставляющие ее вспыхивать и успокаиваться. Между тем вся эта область считается достоянием философов. И мой совет оратору – против этого не спорить…» В то же время далее он замечает: «Конечно, если по ходу речи понадобятся так называемые общие места, что случается очень часто, и придется говорить о бессмертных богах, о благочестии, о согласии, о дружбе, об общечеловеческом праве, о справедливости, об умеренности, о величии души и вообще о других добродетелях, то все гимнасии и все училища философов, чего доброго, поднимут крик, что все это их собственность, что ни до чего тут оратору нет дела <���…> но зато уж оратору никак нельзя отказать в том преимуществе, что те самые вопросы, о которых философы разглагольствуют бессильно и бледно, он умеет поставить и обсудить со всей возможной выразительностью и приятностью» [340, с. 174–175].