Владимир Эфроимсон - Генетика этики и эстетики

Общие замечания. Статья Эфроимсона сама по себе является гибридной. Он высказывает многие дельные мнения, показывающие, что он не замыкается, как многие другие, в узком кругу чисто генетических фактов, а видит гораздо шире. Тем удивительнее, что при защите селекционистских воззрений он приводит нередко совершенно устаревшие и наивные мнения.

Труднейшую проблему брачных окрасок и проч., связанную с огромной чисто философской проблемой красоты, он решает удивительно просто: «Можно ли после этого сомневаться, что эстетические эмоции являются следствием отбора, шедшего еще задолго до появления человека?» Тут старая гипотеза «жертвенных самцов», привлекающих на себя врагов: неужели простое отвлечение на себя требовало таких сложнейших окрасок и рисунков, которые имеют место в действительности?

Современные дарвинисты полагают, что многие трудности теории естественного отбора будут устранены, если мы вместо индивидуального отбора примем отбор коллективов, забывая при этом, что количество единиц отбора при этом резко сокращается (в лесу на квадратный километр много миллионов муравьев и всего несколько десятков муравейников). В применении к человеку вопрос материала для отбора приобретает особенно серьезный характер. Коллективов-то (племен, наций, государств) совсем немного, и как же может вестись успешный отбор при таком ничтожном количестве объектов отбора (при том не показывающем «волн жизни» — племена достаточно устойчивы) и при медленности размножения человека? Конечно, генетический'компонент этики существует, но он играет настолько ничтожную роль по сравнению с идеологическим компонентом, что в первом приближении может полностью игнорироваться.

«Порядочные люди» — это средние люди, те, умственный и моральный уровень которых соответствует идеологическому уровню коллектива, а истинно моральными могут быть названы лишь те, кто самостоятельно работает над повышением этого уровня. Их всегда не так много, но все-таки пока было достаточно, чтобы обеспечить моральный прогресс человечества. Такое зло, как милитаризм, вовсе не специфичен только для безнравственных людей. Фридрих II с его изречением «Если бы народы знали, из-за чего мы воюем, никогда нельзя было бы устроить хоть одну приличную войну» слишком высоко оценивал человечество. К сожалению, большинство людей придерживается так называемой готтенготской морали: поражение — несчастье, победа (независимо в какой войне) — счастье, благо. Великая идея Канта: «Даже победоносная война есть единое национальное бедствие» далеко еще не проникла в сознание человечества, но есть надежда, что проникнет. Один из корреспондентов Эфроимсона высказался, что попытка объяснить возникновение этики отбором является последней надеждой. Для кого? Очевидно, для дарвинизма и вообще для материалистического мировоззрения. Да, есть много честных, образованных, гуманных, талантливых и умных людей, которые так крепко сжились с материалистическим мировоззрением, что им кажется, что с гибелью этого мировоззрения погибнет и человеческая культура. Но материализм действовал в культуре только примерно с XVIII в. и принес наряду со многим положительным и многое отрицательное. Мое личное убеждение, что эпоха господства материализма (примерно в течение двух веков), может быть, и была необходимым этапом в развитии человечества, но это — чистилище человечества, а не конечный этап, и пытаться спасать отступающее под напором идеализма мировоззрение нет никакой надобности.

Ульяновск, 29 июля 1968 г.

Теперь уже ясно, что нашим журналам хватит на многие годы, а может быть, десятилетия, печатать произведения, которые были потаенными, считались или до сих пор считаются «там» крамольными. Так, до сих пор лишь немного опубликовано из громадного творческого наследия Александра Александровича Любищева (1890— 1972) — теоретика биологии, философа и историка науки, оригинального мыслителя. Предваряя недавно опубликованное описание фонда работ Любищева в Архиве Академии наук (Сов. библиография. 1988. № 6), Даниил Гранин пишет о загадке неубывающей свежести мысли ученого: «Она покоряет не столько смелостью, сколько внутренней свободой, нравственным достоинством и прежде всего своеобразной точкой зрения. Не берусь сказать, с чем связана странная живучесть этого наследия. Может быть, с той совокупностью взглядов, которые составляют целостность философии Любищева. А может быть с тем, что суждения его куда более независимы, чем наши нынешние, казалось бы получившие волю. Я бы сравнил это с хорошей архитектурой. Наверное, из всех искусств архитектура обладает тем отличием, что она с годами не стареет, а обретает новую прелесть и красоту».

Любищев обладал исключительным даром полемиста и не мог упустить случая высказать несогласие там, где оно возникало. Многие посылали ему свои статьи «на разнос» и в ответ получали письма-трактаты. Недаром акад. И. Е. Тамм как-то назвал Любищева непревзойденным в эпистолярном жанре, в жанре научной публицистики.

Достоевский оставил «Дневник писателя», читая который, мы погружаемся в идейные споры, волновавшие русской общество в XIX в. Мне думается, что на основе научного наследия Любищева может быть составлен своеобразный «Дневник ученого». Ибо не было ни одного крупного события в науке или культурно-политической жизни общества, которое осталось бы без внимания Любищева. После прочтения почти любой книги или статьи он делал критический анализ, идейный комментарий, который порой перерастал в самостоятельное эссе.

Так появилась настоящая работа «Генетика и этика», написанная по поводу статьи на эту тему известного советского генетика В. П. Эфроимсона. Читатели журнала «Новый мир» эпохи Твардовского наверняка помнят статью Эфроимсона «Родословная альтруизма» с подзаголовком «Этика с позиций эволюционной генетики человека» (Новый мир. 1971. № 10). Статья получила большой отклик, ибо появилась в еще не изжитый период монопольного господства вульгарно-социологической точки зрения на природу человека, его поведение. Эфроимсон показал, что не только животное начало уходит корнями в генофонд человечества, но и такие признаки, как доброта, нравственное чувство, альтруизм и, наконец, совесть. Впрочем, поэты в этом не сомневались. «Пробуждать чувства добрые» можно в уверенности, что они есть, но скрыты или не получили развития в силу обстоятельств. Прекрасные описания врожденной доброты, которую не могла вытравить каторга, оставил Достоевский в «Записках из подполья» (там же — образы врожденных злобно-агрессивных личностей). Все религиозные учения опираются на альтруистические чувства, возникшие в ходе группового отбора человеческих популяций за тысячи поколений эволюционной истории. И даже насильственные идеологии получают распространение лишь потому, что преподносятся, как писал Эфроимсон, «в обманной облатке справедливости, а жестокие средства оправдываются высокой целью».