Павел Блонский - Память и мышление

Зато заслуживает внимания утверждение Ессена, что бывает речь без мышления: примером такой речи может порой служить речь маниакального больного или шизофреника. Впрочем, нет необходимости обращаться в клинику за примерами речи без мышлений: к сожалению, в повседневной жизни можно также встретить случаи, когда люди «говорят, не думая». Это относится также и к внутренней речи. Иногда нам случается ловить себя на том, как повторяешь про себя какую-либо иногда совершенно бессмысленную фразу. Любой из нас может говорить про себя выученные наизусть стихи на иностранном языке, притом совершенно непонятные для него. Любая, в том числе и внутренняя, речь может существовать без мышления: говорить вслух или про себя далеко не всегда значит думать.

Вот почему следует относиться с большой осторожностью к формулировке: «Мышление есть внутренняя речь», всегда помня, что эту формулировку нельзя обратить, нельзя сказать: «Внутренняя речь есть мышление», так как возможна внутренняя речь без мышления. Совершенно уже никуда не годится бихевиористское определение мышления как «скрытых речевых навыков», так как говорим вслух или про себя, не думая, мы обыкновенно как раз именно привычное, а при данном определении стирается грань между речью-привычкой, речью-памятью, с одной стороны, и речью-мышлением — с другой. Выражаясь образно, внутренняя речь есть как бы поле встречи памяти и мышления.

Пожалуй, с еще большим вниманием следует отнестись к утверждению Ессена, что есть мысли, которые трудно выразить словами. В такой формулировке это неверно, и еще Гегель указывал, что то, что нельзя выразить словами, также и мыслится смутно, несовершенно, хотя тот же Гегель отмечал, что язык выражает в сущности лишь всеобщее, но то, что думают, есть особенное, отдельное: «Поэтому нельзя выразить на языке то, что думают». Но это уже глубоко философская проблема восхождения мышления от отдельного конкретного явления к общему понятию. Отвергая неправильное утверждение Ессена, так как ясную, оформившуюся мысль всегда можно выразить словами, мы должны в то же время не забывать, что выразить словами все конкретное богатство предмета мышления, конечно, нельзя и что «познание есть вечное, бесконечное приближение мышления к объекту» [ 134 ] В. И. Ленин. Поли. собр. соч., т. 29, с. 177. .То, что внушило Ессену, весьма поверхностно отнесшемуся к вопросу, лишь неверное утверждение возможности мышления без слов, на самом деле, при более вдумчивом отношении, могло бы явиться стимулом к постановке проблемы, как развивается мышление.

В результате критического рассмотрения взглядов Ессена мы нашли, что может быть речь без мышления, но не может быть мышления без речи, как в этом может убедиться каждый на своем собственном опыте, пытаясь определенное количество времени думать без помощи слов. Этот опыт настолько убедителен, что защитникам противоположного мнения не остается ничего больше, как ссылаться на научно неисследованное мышление глухонемых или на афатиков, чья внутренняя речь известна науке, пожалуй, столь же мало.

2. Генетические корни мышления и речи.Впрочем, в последнее время появилось еще одно доказательство у защитников этого мнения. Это доказательство принадлежит Выготскому и формулируется им так: «Мышление и речь имеют генетически совершенно различные корни» [ 135 ] Л. С. Выготский. Мышление и речь, гл. IV. М.-Л., 1934, с. 76. См.: Избранные психологические произведения. М., 1956, с. 131. . Это совершенно неверное положение: на самом деле мышление иречь имеют генетически один и тот же корень — действие, практическую деятельность. К сожалению, наш талантливый психолог не заметил, что это легко доказывает им же самим приводимый, правда для противоположной цели, материал.

Вместе с Келером Выготский признает общение между обезьянами при помощи жестов, мимики. «Животные прекрасно "понимают" мимику и жесты друг друга. При помощи жестов они "выражают" не только свои эмоциональные состояния, — говорит Келер, — но и желания и побуждения, направленные на других обезьян или на другие предметы. Самый распространенный способ в таких случаях состоит в том, что шимпанзе начинает то движение или действие, которое он хочет произвести или к которому хочет побудить другое животное (подталкивание другого животного и начальные движения ходьбы, когда шимпанзе "зовет" его идти с собой; хватательные движения, когда обезьяна хочет у другого получить бананы и т. д.). Все это — жесты, непосредственно связанные с самым действием». Я бы сказал еще резче: все это речь-действие.

Лернед, как указывает Выготский, даже составил словарь звукового языка шимпанзе, состоящий из 32 «слов», имеющих определенное значение «в том смысле, что они характерны для определенных ситуаций, как, например, ситуаций или объектов, которые вызывают желание или удовольствие, неудовольствие или злобу, стремление избежать или страх и т. д.... Легко заметить, что это — словарь эмоциональных значений».

Из всего вышесказанного Выготский делает вывод: «Речь — не только выразительно-эмоциональная реакция, но и средство психологического контакта с себе подобными. Как обезьяны, наблюдавшиеся Келером, так и шимпанзе Иеркса и Лернеда с совершенной несомненностью обнаруживают эту функцию речи».

И вдруг после этого Выготский, правда, вместе с Бюлером и другими авторами, утверждает «независимость действий шимпанзе от речи». Это утверждение тем необыкновенней, что Выготский считает, что «речь вовсе не встречается исключительно в звуковой форме. Глухонемые создали и пользуются зрительной речью». Разве жесты, то, что я назвал речью-действием шимпанзе, не влияют на действия других шимпанзе? Разве не влияют на эти действия и «слова»? Конечно да.

Говоря о речи обезьян, Выготский говорит, что «менее всего эта реакция может напомнить намеренное, осмысленное сообщение чего-нибудь или такое же воздействие». Но разве, когда шимпанзе «зовет» другого шимпанзе идти с собой, производя начальное движение ходьбы, это не намеренное воздействие на него? Конечно да. «Мы не знаем ни одного намека на употребление знака у шимпанзе», — говорит Выготский. А что же такое эти начальные движения ходьбы, как не пантомимический знак? Выготский, как мне кажется, ограниченно понимает знак как предметный знак, тогда как знак может означать (и означал вначале) действие или эмоционально сильно стимулирующую ситуацию.

Подведем итоги относительно речи шимпанзе, пользуясь приводимым у Выготского материалом из Келера, Лернеда и других авторов. Звуковая речь развита у шимпанзе настолько слабо, что не служит у них средством общения друг с другом. Так как только членораздельная словесная речь, по моему мнению, заслуживает названия речи, то я бы не стал говорить о речи шимпанзе; в конце концов, ведь шимпанзе все же не разговаривает, не рассказывает. Не надо растягивать чрезмерно значение слов, чтобы не прибегать к натяжкам. О речи у шимпанзе можно говорить только в условном смысле слова, как зачатках речи, еще лучше, как о средствах общения, непосредственно предшествующих человеческим средствам общения. Такое средство общения, предшествующее человеческому средству общения, у шимпанзе — жест. Но и термин «жест» может ввести в заблуждение благодаря придаваемому ему необычному значению: ведь мы жестикулируем руками. Говоря о «речи» шимпанзе, не надо забывать об отсутствии у них прямой походки и недоразвитии их рук. «Жест» шимпанзе — пантомимический жест.