Александр Горбовский - Другая жизнь?

Пытаясь хоть чем-то помочь больному, отец несколько раз приглашал к нему магнетизера, как говорили тогда, князя Долгорукого, который провел с ним несколько сеансов. «Было решено, что, если к вечеру Николушке не будет легче, князю Алексею Долгорукому телеграфируют и попросят его окончательно взять на себя лечение больного.

В вечеру Коле стало хуже. Телеграмму послали и распорядились, чтобы к утреннему поезду была дослана за князем коляска.

Признаюсь, я с нетерпением и большим любопытством стала ожидать приезда известного магнетизера. Я много слышала о нем, но никак не надеялась увидеть его самого, а тем более видеть его магнетические сеансы.

Утром я пила чай с Аграфеной Федоровной, когда доложили о приезде князя Долгорукова и сам он вошел к нам на балкон. Наружность его поразила меня. Он был небольшого роста, очень смуглый и некрасивый, с огромными черными глазами навыкате; чрезвычайно живой и подвижный в речах и манерах, он с первого разу не производил приятного впечатления. Только поговорив с ним подолее, впечатление это исчезло, и у многих нередко заменялось чувством безотчетной симпатии. Во взгляде его было что-то необъяснимое: он и притягивал к себе и пугал. Мало кто мог переносить этот взгляд. Князь сознавал свою силу и забавлялся ею иногда как ребенок. В сущности, это был человек в высшей степени простосердечный и добрый, но гордый и честный до преувеличения и щепетильности. Будь в нем хоть сколько-нибудь корыстолюбия и хоть на каплю шарлатанства, уменья товар лицом показать, он бы мог составить себе огромное состояние, но он так просто и легко относился к своей силе и столько тратил времени на бедных пациентов, которые могли вознаграждать его попечения одной только сердечной благодарностью, что на всю жизнь остался бедняком.

Но к делу.

Князь, расспросив подробно о состоянии Ник. Кандалинцева, выразил желание, чтобы все было устроено для него так, как он всегда того требовал, и через полчаса направился вместе с отцом и теткой в комнату больного. Я бы не пошла с ними, если бы сам князь, узнав, как я интересуюсь магнетизмом, не пригласил меня. Требования его заключались в непременном условии, чтоб присутствие его не было известно больному и чтоб он мог издали, не видимый им, начать его магнетизировать. Устроилось это легко. Под предлогом уборки постели мальчика перевели с кровати на диван и положили спиной к дверям, настежь отворенным в следующую комнату.

Коля дурно провел ночь и был очень слаб… Я, не видя его более двух дней, нашла в нем большую перемену… Долгорукий, остановившись на половине первой комнаты, начал издали свои магнетические пассы…

Отец долее других простоял возле больного. Он наклонялся над ним и участливо спрашивал: не поест ли он чего-нибудь? Не выпьет ли чего?.. Более суток он не принимал пищи… Николушка слабо вертел головою и чуть слышно прошептал:

— Ничего не хочу. Устал!.. Если б заснуть…

— Да! Ты, бедный, давно не спал спокойно. Попробуй! — посочувствовал отец. — Сон бы укрепил тебя.

И Николай Федорович отошел от сына, не сводя с него тревожного взгляда. Князь продолжал свое дело, устремив пристально глаза на мальчика, неслышно приближаясь к нему с каждым пассом ближе и ближе…

Помню также, что у меня мелькнула мысль: не диво, что бедный, ослабевший от поста и бессонницы мальчик уснет!.. Но, посмотрев внимательнее в лицо Николая, я убедилась, что им овладевал не обыкновенный сон. На исхудавшем, бледном лице было напряженное выражение, далеко не похожее на спокойную дремоту; брови его были слегка сдвинуты, веки и углы губ дрожали, из-под ресниц проступали слезы, и сам он вздрагивал каждый раз, как Долгорукий отряхивал руки после пасса. Князь все придвигался. Вот он переступил порог спальной вот подошел к самому дивану и уже проводит руками над головой больного… Лицо Николай успокоилось. Казалось, он уже действительно спал крепким, здоровым сном. В комнате царствовала полнейшая тишина, ничто не шевелилось. Только из саду доносился птичий гам прекрасного летнего утра. Мы все окаменели, будто бы приросли к своим местам… Магнетизер еще раз провел руками над спящим больным, опустил руки и наклонился близко к его лицу, потом к груди, прислушиваясь к биению его сердца… Я ужасно боялась, чтоб Николай не проснулся!.. Но нет. Он даже не моргнул. Лицо его словно застыло, и дыхание постепенно делалось слышнее, как у здорового, крепкого человека.

Еще минута — и князь, не сводя с него глаз, склонившись над ним, спросил мерным голосом:

— Ты спишь?..

— Спит!

Все мы вздрогнули от хриплого, ПОСТОРОННЕГО шепота, которым было произнесено это слово.

Долгорукий спросил уже громче, увереннее:

— Если ОН спит, не скажешь ли ТЫ, чем он болен? Ответ тоже послышался громче, грубым, мужским голосом:

— Не скажу. Зачем?.. Пропишу рецепт…. После. Теперь уйди! Через час.

И больной, только что не имевший ни сил, ни голоса, сильным движением повернулся к стене и чуть ли не захрапел.

— Теперь пойдемте, пусть отдохнет, СКОЛЬКО ВЕЛЕНО, а через час вернемтесь, — обратился к нам князь.

Он вынул часы и вышел, нисколько не остерегаясь стучать сапогами.

Все последовали за ним.

Когда ровно через час Долгорукий подошел к спавшему и, ни слова не говоря, устремил на него свой глубокий взгляд, он вдруг, как-то разом, будто машина, приподнялся и сел.

— Пора? — вопросительно произнес князь.

— Пора. Он отдохнул, — отвечал тот же грубый чужой голос.

И вдруг больной открыл веки и обвел всех мутными, холодными глазами…

Что это был за страшный, неприятный взгляд!.. Я отвернулась чуть не с ужасом, встретившись с ним глазами.

— Можешь продиктовать, чем надо лечить Кандалинцева? — спросил князь.

— Пиши! — было резким ответом.

Магнетизер вынул записную книжку и карандаш. Пациент сам себе продиктовал лечение — диету и лекарство. Последнее он диктовал ПО-ЛАТЫНИ; по-латыни же, скороговоркой определил, какого рода расстройство в его организме.

Когда Долгорукий и отец подробно расспросили голос, говоря о Нико-леньке в третьем лице, князь прибавил:

— Хочешь встать? Нужен ЕМУ моцион?..

— Сегодня — нет. Следующий раз. Теперь дайте ему есть.

И ему принесли есть. Принесли щей. Принесли бифштекс с огурцами. Принесли еще чего-то… И полные тарелки всего этого Николенька, этот болезненный мальчик, ничего почти не евший, кроме бульону и слабого чая, на наших глазах не ел, а просто пожирал, с какою-то зверскою жадностью, в то же время исподлобья обводя всех злым, затуманенным взглядом, то и дело вскрикивая как-то дико или усмехаясь про себя. Он унимался только по взгляду и слову своего магнетизера.

Мне было ужасно тяжело!.. Я раскаивалась, что пришла смотреть на это зрелище, и рада была, когда он наконец перестал есть и хрипло сказал: