Этторе Биокка - Яноама

Тем временем родичи умершей девочки сожгли ее тело. Кости они собрали в мешочек и повесили над очагом. Теперь оставалось приготовить банановую кашу, смешать ее с прахом умершей и съесть. Бананы уже висели на нитях и быстро дозревали. Мужчины снова отправились в лес на охоту, чтобы принести дичь тем, кто разводил траурный костер. Спустя два дня они вернулись.

Тогда старуха сказала молодой женщине, своей соседке: «Теперь они будут толочь кости умершей. А ты пока подкороти Напаньуме волосы вокруг головы и выбрей их на макушке. Потом раскрась ей тело уруку и отведи далеко в пещеру на горе. А когда совсем стемнеет, вернешься за ней». Опухоль на ноге опала, но раны там, где стрела прошла насквозь, не закрылись. Из них сочилась желтая водица.

Старики стали готовить банановую кашу, кости они еще не размололи. Молодая женщина подрезала мне волосы бамбуковой корой, выбрила макушку, взяла головешку и сказала: «А теперь, Напаньума, иди и не останавливайся, пока не доберешься до горы. Там, наверху, ты найдешь пещеру. Не делай привала возле шапуно: когда воины размелют кости, они начнут тебя искать, чтобы убить. Из других шапуно пришли родичи умершей девочки, и они тоже захотят отомстить тебе. Когда мы, женщины, будем оплакивать умершую, мужчины бросятся за тобой в погоню. Назад возвращайся лишь поздно ночью». Молодая женщина проводила меня до леса, и я пошла искать пещеру.

Дальше я продолжала свой путь одна. Нога болела не так сильно. Чтобы головешка не потухла, я обложила ее листьями, которые снизу обвязала лианами. В селении размалывали кости умершей. Когда их размалывают, все должны оставаться в селении. Я шла по тропинке и думала: «Как же я вернусь? Через два-три дня меня убьют. Лучше убежать куда-нибудь».

Я подошла к тому месту, где висело тело девочки, прежде чем его сожгли. Мне стало страшно. Я забралась на плантацию, взяла несколько бананов, связала их лианами и закинула за спину. С низкой пальмы сорвала гроздь плодов пупунье. Нога снова разболелась, и мне трудно было идти. Из раны все еще сочилась желтая водица. Я увидела несколько мертвых тапиров и вспомнила, что эта тропа ведет к селению хекураветари. Собрала сухих веток и смело разожгла костер. «Сегодня они толкут кости и не станут меня искать». Я нашла несколько высохших бамбуковых деревьев, один бамбук я разломила на четыре части и сделала из них «кружки». Набрала воды из ручья и сверху прикрыла бамбуковые кружки листьями. Неподалеку увидела дерево, у которого почти совсем отстала кора. Я дернула изо всех сил и оторвала большой кусок. Затем собрала листья диких бананов, устлала ими оторванный кусок коры и легла.

Приближалась ночь, и я подумала: «Может, лучше поджарить бананы, тогда они меньше весят. Нет, не буду. Сырые бананы дозревают постепенно, и мне их хватит надолго». Разорив термитник, я разожгла на нем костер и сварила пупунье. Поела, запила пупунье водой из ручья, снова улеглась в люльку из коры и спокойно проспала всю ночь. Утром собрала свои пожитки и крепко связала их лианами. Возле одного из деревьев я нашла заостренный обломок лука. «Буду всегда носить его с собой! — решила я.— Смогу им зверя убить». Индейцы мне рассказали, что, если, встретившись с ягуаром, сильно ударить его по голове концом лука, зверь на миг теряется, и тогда есть надежда спастись. Я взяла головешку, связку бананов и двинулась в путь.

В тот день я постаралась уйти как можно дальше — боялась, что меня будут преследовать. Ближе к полудню я услышала, как индейцы охотились на обезьян. Они громко кричали: «Ух, ух, ух... их, их, их». Обезьяны, услышав эти крики, пугаются и перестают убегать, и тогда в них можно попасть стрелой. Вечером я нашла дерево с большими корнями. Обложив это место ветками пальм ассай и бакабе, разожгла огонь. Затем сварила несколько бананов, поела и легла спать под деревом. Нога снова сильно распухла и страшно болела. Ночью несколько раз просыпалась от боли и от страха, что костер потухнет. Утром кое-как поковыляла дальше. С трудом одолела крутую гору, густо поросшую пальмами пиассаба. Вечером я добралась до хижины, в которой остановились по дороге к плантации дядя тушауа Рохариве и его жена. Вместе с ними был и отец умершей девочки. Саматари уже передали им, что девочка отравилась жабьими икринками, и они отправились назад в родное шапуно. К счастью, они шли другой тропинкой, и мы не встретились. Несколько лет спустя одна женщина рассказала мне, что на обратном пути отец умершей девочки все время повторял: «Если я отыщу Напаньуму, я проткну ей живот стрелой».

Возле хижины я нашла пупунье и брошенную кем-то собаку. Я обрадовалась, решив, что собака станет моим другом в скитаниях по лесу. Но тут я услышала, как мужской голос позвал ее. Наконец, собака отозвалась, и тогда индеец стал бить ее, а та жалобно завыла: «вуй, вуй, вуй». Когда стих шум шагов, я вернулась в хижину и нашла там корзину. В нее я положила пупунье и пошла дальше.

Тропинка была мне незнакома. Вдруг я увидела сожженное и покинутое шапуно и вспомнила, что уже проходила здесь, когда меня похитили хекураветари. И тут мне пришло на ум, что я сама смогу соорудить маленькую хижину — тапири: ведь я не раз видела, как их возводят индейцы. Я отобрала четыре слегка обгоревших шеста и отправилась в лес, чтобы «заготовить» из них другие, поменьше. Я кусала их зубами — а мои зубы резали дерево не хуже ножа,— и шесты ломались с громким треском. Когда хорошенько надкусишь шест с одной стороны, то достаточно подгрызть его зубами с другой и потом сильно дернуть — он непременно сломается. Затем я отыскала дерево, кора которого, нарезанная полосами, служит индейцам вместо веревок. Три больших шеста я связала в треугольник, а сверху, параллельно друг другу, уложила мелкие шесты и ветки. После этого соорудила наклонную крышу и застелила ее пальмовыми листьями, которые собирала, насаживая на крючковатые сучья. А чтобы вода не протекала внутрь хижины, настелила сверху еще и большие листья диких бананов.

Впервые провела ночь в собственной хижине.

Ночью я все думала: «Надо отыскать тропу, ведущую к шапуно караветари». Вспомнила, что, когда жила у индейцев караветари, к ним пришли в гости арамамисетери и принесли в подарок большие ножи. Я спросила, как эти ножи называются, и индейцы ответили: терсадо. Должно быть, арамамисетери достали их у белых бразильцев. Еще вспомнила, что отец называл эти ножи мачете. Кроме того, индейцы арамамисетери принесли с собой консервную банку, полную маниоковой муки, и сказали, что она называется фаринья. А ведь так называют муку из маниоки и бразильцы. И еще караветари говорили мне: «Чтобы попасть к арамамисетери, нужно пересечь реку, по которой иногда плавают белые» — и показали мне большой гамак белых с зелеными и желтыми полосами — национальными цветами Бразилии.