Этторе Биокка - Яноама

Я пошла вслед за змеями. Изредка змеи останавливались, слегка приподымали голову, высовывали язык, затем ползли дальше. Я долго следила за ними. Наконец они добрались до большой скалы с темной глубокой пещерой. Змеи медленно вползли в пещеру, их длинные хвосты постепенно становились все короче. Я стояла и смотрела издали до тех пор, пока хвосты обеих змей не исчезли в пещере. Позже индейцы рассказали мне, что большие змеи подражают свисту зверька котиа, чтобы подманить его и схватить. Индейцы называют этих змей окхото и с удовольствием лакомятся их мясом.

Каждый день я искала все новые тропы, и это меня спасло. Однажды, когда я совсем умирала от голода, я нашла старую плантацию, на которой росло много бананов. Я сорвала самые спелые и сделала из них кашу. Как видно, я переела, потому что меня стало мутить. Две связки бананов принесла в хижину и повесила дозревать. На следующий день я несколько раз наведывалась на плантацию, и мои запасы изрядно пополнились. Впоследствии я узнала, что это была старая, заброшенная плантация индейцев саматари. Когда-то они жили на просеке возле плантации, но потом на них напали индейцы вайка, многих убили, а остальные ушли к реке Каубаури. Неподалеку от плантации я соорудила новую хижину. Делать ее у самой плантации побоялась: индейцы могли отыскать мои следы. Чтобы добраться до плантации, мне приходилось пересекать одну просеку, а затем вторую, на которой рос тростник. Из этого тростника, который яноама называют кама, они делают стрелы. Когда дул ветер, тростник глухо шелестел: «щу... шу... шу...» Индейцы специально вырывают корни тростника — хамат, растущего обычно возле реки, и высаживают их на расчистке.

В своей новой хижине я прожила очень долго. За это время успела трижды обновить крышу из сухих листьев. «Сколько же времени прошло?» —нередко думала я.

В лесу время считают так: когда луна идет на ущерб, а потом исчезает вовсе, значит, прошел месяц. Когда у индейцев спрашивают, сколько времени вы пробудете вдали от селения, они отвечают: «Эта луна появится и исчезнет, появится новая луна и исчезнет, появится еще одна луна и исчезнет, а когда исчезнет еще одна луна, я вернусь». Это значит, что пройдет четыре месяца. Я посчитала и получилось, что минуло уже семь лун. Волосы, которые мне постригли в день моего бегства, выросли и стали длинными. Когда я ими встряхивала, они падали мне на грудь. Я подвязывала их сзади тонкими лианами.

Однажды ночью ягуар снова кружил возле моей хижины. Тогда я перебралась в другое место и там построила новую хижину. Но потом вернулась назад: рядом проходила людская тропа. Когда я блуждала по лесу и находила тропинку, то сразу же начинала идти на цыпочках. Я собирала листья, непременно старые, и осторожно накрывала ими мои следы. Так обычно делают индейцы. Если в лесу лежали деревья, то старалась идти по стволам, не ступая по земле.

Однажды возле старой расчистки я увидела следы людей и подумала: «Верно, они заметили мои следы и теперь ищут меня. Должно быть, это саматари». Я больше не в силах была жить без огня и почти без еды. Ночью мне было холодно, свернувшись в клубок, я дрожала от стужи. И я пошла по этим следам. Они привели меня сначала в заросли кустарника, а потом к пустой хижине. На столбах висели гроздья спелых бананов и четыре связки стрел. Я подумала: «Может, это индейцы вайка». Мне рассказывали, что свирепые вайка убивают даже женщин. «Ну и что ж, пусть убьют». Я подошла к столбу и попыталась достать гроздь бананов. Несколько бананов упало на землю. Я подобрала их, выжала и съела. Кожуру оставила на земле: «Индейцы увидят и станут тогда меня искать».

В углу хижины лежал плод красной уруку. Я раскрасила им все тело, потом ногтями провела несколько бесцветных полосок. Смешала немного уруку с золой и нарисовала на лице черные полосы. Словом, я разрисовала себя точно так же, как индейцы, чтобы меня приняли за свою. Я подумала: «Завтра они наверняка сюда придут, не дадут же они сгнить бананам». Три-четыре банана я взяла с собой и пошла по тропинке в лес. Всю дорогу думала о том, что огня у меня нет, мне нечем даже прикрыться и что когда-нибудь голодный ягуар все-таки доберется до меня.

Когда я подошла к игарапе, то услышала неподалеку громкий смех. Один индеец сказал другому: «Тише, тут следы человека». «Значит, они нашли мои следы»,— подумала я. «Кто бы это мог быть? Вайка?» — сказал второй индеец. Говорили они на языке индейцев саматари. Я спряталась за большое дерево, которое индейцы называют сококума, и вся обратилась в слух. «Это следы не мужчины, а женщины»,—сказал первый. «Да, это женские следы»,—подтвердил второй. «Будь осторожен, есть мужчины, следы которых похожи на женские, такая у них маленькая нога». И оба индейца засмеялись.

Они прошли мимо меня, все разрисованные красным уруку: четыре мужчины и три женщины с детьми. Одна из них несла в корзине малыша. «Должно быть, саматари»,— подумала я.

Но, присмотревшись как следует, я увидела, что волосы у них выбриты больше, чем у индейцев саматари.

В игарапе меж скал образовался маленький бочажок. Я нашла там речных черепах и всякий раз, когда проходила мимо, бросала им плоды или кожуру, чтобы черепахи подросли. Я все надеялась раздобыть огонь, а тогда я смогла бы их сварить. И вот я их изловила, камнем разбила панцирь, отделила мясо, лапки и печень, завернула все это в листья и осторожно пошла вслед за индейцами. Я твердо решила украсть у них в хижине головешки, а потом снова убежать и отыскать дорогу к караветари.

Мужчины сильно били по стволам пупунье, чтобы вытащить из-под коры мушиба — больших червячков, которых они охотно едят. Одна из женщин громко сказала: «Начинается дождь. Сорвите поскорее листья пишиаанси, а то некуда положить червячков». Молодой индеец побежал прямо в моем направлении: ведь я как раз и пряталась в листьях пишиаанси. Он подошел совсем близко и стал собирать листья, перекусывая стебель зубами. Я была вся разрисованная красным уруку, и он меня заметил, выронил листья и в испуге воскликнул: «Кто ты? Ты не поре?» Он увидел мои длиннющие волосы и решил, что я поре — призрак, которого они очень боятся. «Нет, я не поре,— ответила я,— я Напаньума». Индеец окинул меня быстрым взглядом: «Нет, ты не Напаньума. Напаньума давно умерла. На ее костях уже вырос большой муравейник. Нет, ты поре». «Не кричи,— сказала я,— и не зови остальных, я не поре. Сегодня вечером я приду в вашу хижину». «В хижину?» — переспросил индеец. «Да, непременно приду,—подтвердила я и спросила: а вы кто такие?» «Мы намоетери».

Индеец неотрывно глядел на меня, потом собрал листья и ушел, испуганно повторяя: «Порекеве, порекеве». Он решил, что я порекеве — блуждающая душа умершей Напаньумы. Я испугалась, что подойдут другие индейцы, и спряталась в чаще. Но потом подумала: «Так я больше жить не могу, ягуары или саматари рано или поздно убьют меня». Тут я вспомнила, что однажды в селение, где живут саматари, пришли намоетери и привели двух собак: «Значит, они друзья».