Шалва Амонашвили - Вера и любовь

Мы тогда всего этого не знали, но Вы же знали!.. Вы стояли у окна и слушали чтение стихов поэта тончайшей души. В классе витали радость, потом — грусть, потом — восхищение, потом — сожаление, потом…

И Вы, мой любимый Учитель, вдруг заплакали. Мы все видели, — а Вы и не скрывали, — как текли слезы по Вашим щекам. Вы утирали их кружевным платком, но слезам не было конца.

Только Сандрик не видел ничего, он весь был в поэзии и увлекал нас туда же. Слезы катились из наших глаз.

Урок в слезах, слезы в стихах, стихи в слезах…

Слезы омывали наши души и сердца.

Теперь, спустя более чем полувека, когда я вспоминаю наши уроки литературы, хочется задать Вам вопросы, чтобы разгадать Вашу тайну: почему мы на уроках больше читали, чем пересказывали «своими словами» прочитанное? Почему больше размышляли по поводу прочитанного, нежели отвечали на Ваши вопросы? Почему вы отпускали нас скорее озабоченными, чем выполнившими свой долг учениками? Почему время от времени мы видели слезы на ваших глазах и заставляли нас тоже расчувствоваться?

Знаете, чем для меня стала художественная литература?

Она для меня — путь поиска собственной судьбы, путь познания жизни. Я умею выбирать книги — одни читаю с упоением, другие — даже не хочу брать в руки. В каждой книге ищу подтекст, смысл. Сердце мое плачет, а глаза не сдерживают слез, когда жизнь героев складывается трагично. И все это от Вас, от Ваших уроков познания жизни через литературу.

У нас и потом, после того памятного урока, не раз увлажнялся взор. Мы плакали и тогда, когда ушел из жизни Сандрик — он попал под колеса трамвая, спеша к людям, которые привезли весть, что его мама жива. Счастье принесло несчастье. Слезы на уроках, как в жизни. Также и радость на уроках, как в жизни. В общем, чувства на уроках литературы, как в жизни. Но говорю о слезах потому, что никто не учит молодых познавать себя и жизнь через глубокие переживания, через слезы.

Слезы укрепляют дух, в слезах зреет душа, облагораживается сердце. Конечно, речь идет о таких, а не о всяких слезах и чувствах, которые рождались у нас на Ваших уроках литературы, когда вы сами не стыдились проявлять свои чувства перед учениками.

Милый мой Учитель! Ну почему же вы не написал книгу о педагогике слез?

Учитель мой на всю мою жизнь, Дейда Варо! При каждой встрече с учителями меня постоянно спрашивают об источниках моих педагогических взглядов. «Скажите, — говорят коллеги, — что нам читать?» И я называю книги, которые можно пробрести в книжных магазинах, взять из библиотеки. Но я не могу назвать им книгу, из которой по крупицам черпаю истину и вдохновение, с которой сверяю свои мысли и обобщения. Не могу назвать эту книгу, потому что она одна-единственная: это есть Ваш неисчерпаемый и неразгаданный образ, который хранится во мне.

То и дело «листаю» ее живые страницы, и вовсе не потому, чтобы вспомнить прошлое, а для того, чтобы познать Вашу педагогическую мудрость.

Вот и страницы 1946–1947 учебного года, VIII класс.

Годы были сложные — послевоенные, сталинские.

Тогдашний учебник по литературе был наполнен произведениями, которые отвечали политическим идеологическим требованиям, требованиям партии. Даже в образцах древнегрузинской литературы нам — ученикам — показывали, как из прошлого вырастала «мечта» наших предков о светлом будущем, которое принесли нам, всему человечеству, вожди революции.

Но почему Вы, дважды награжденная орденом Ленина, обошли молчанием эту идеологию? Да, мы, Ваши ученики, о чем-то догадывались, хотя не знали, насколько опасно отойти учителю литературы от программы. Не знали, но чувствовали: не надо болтать!

Теперь я знаю, что в нашем VIII классе в 1946–1947 учебном году происходило нечто действительно исключительное, следы которого отразились во мне тоже: они составляют основу моей духовной жизни.

Вы отложили в сторону и утвержденную программу, и утвержденный учебник литературы; велели нам найти поэму «Витязь в тигровой шкуре» великого Руставели, и в течение всего учебного года мы с упоением впитывали чистейшую мудрость о возвышенной любви, о всемогуществе дружбы, о рыцарских достоинствах, о счастье и преданности…

«Какую книгу вы больше всех любите?» — спросил однажды мальчик из четвертого класса. Я достал из кармана крохотное подарочное издание «Витязя в тигровой шкуре» и показал мальчику: «Вот эту».

Но почему именно она стала для меня любимой книгой, с которой не расстаюсь никогда? Она сопровождает меня повсюду, где бы я ни бывал; я читаю и перечитываю давно заученные наизусть стихи, а на полях отмечаю, где я нахожусь, в какой стране, в каком городе, в каком селе, и что я там делаю. Как я понимаю сейчас, книга эта для грузин есть Пятое Евангелие. Если грузин пропитан ею, то нигде и никогда не ошибется в выборе жизненного пути, его не покинет благородство души. Вообразить только: ходят по улицам Мира люди, которые стали живым героями поэмы Руставели! Одним из таких, может быть, я и есть? И перед кем тогда преклонить мне свою седую голову в знак признательности? Перед Вами, любимый мой Учитель!

Вы, конечно, прекрасно знали, чем тогда рисковали: жизнью.

Что такое учительский подвиг?

Быть преданным своим ученикам и самому себе.

Быть преданным тогда, когда это опасно для учительской жизни, но когда жизнь учеников выпрямляется и облагораживается.

И когда сейчас, в наши дни, некий учитель скажет мне, что ему, видите ли, не позволено творить нечто новое и отходить от программы, не разрешит себе даже быть гуманным в общении с воспитанниками, мне становится грустно, очень грустно: нужен подвиг, а учитель боится совершить его, хотя вроде бы бояться уже не надо.

Почему трудно современному учителю прожить жизнь героем духа? Что, кто нам мешает быть героями? Не наша ли косность является помехой?

«Почитайте что-нибудь из этой книги!» — попросил меня тот же мальчик. Зачем из книги? Я ею живу. Слушай, мальчик, чему учит меня Учитель мой.

Любимый мой Учитель, Дейда Варо!

Какой вы неиссякаемый источник для моих педагогических размышлений! Но понял я это не сразу. В бытность учения в аспирантуре и в годы, когда защищал диссертации, я еще не знал, что имею собственного путеводителя в педагогике. В те времена науку я искал в библиотеках и однотипной практике школ. Искал узким зрением материалиста.

Можно ли так воспринимать педагогическую реальность? И, вообще, где источник возникновения этой действительности, кто ее творец?