Феликс Кузнецов - «Тихий Дон»: судьба и правда великого романа

С этим согласна и часть «антишолоховедов». Говоря о «способе», каким Бар-Селла делает неплохого журналиста, но третьеразрядного донского писателя автором «Тихого Дона», Макаровы пишут:

«Что можно сказать в связи с этим “открытием”? Лишь то, что исследователь немножко поторопился в своих выводах. <...> Когда-то Бар-Селла, заявив об отсутствии у нас профессионализма, написал, что в силу этого “приходится оставить без внимания... методологические пожелания А. Г. и С. Э. Макаровых...”. Вот эта определенная самонадеянность, видимо, и подвела исследователя» 21.

Выразительны эти взаимные упреки в «непрофессионализме», адресованные «антишолоховедами» друг другу, — к ним мы еще вернемся. Истина же в том, что, как показывает анализ их «трудов», печатью непрофессионализма отмечены работы и тех, и других. Знаменательно и то, что они взаимно отрицают друг друга: Макаровы — «открытие» Бар-Селлы в отношении Краснушкина, Бар-Селла — гипотезу Медведевой-Томашевской, Р. Медведева и Макаровых в отношении Крюкова.

Похоже, для «антишолоховедения» не так уж и важно, кто написал «Тихий Дон» — Крюков или Громославский, Краснушкин или Гумилев, Серафимович или Родионов... Хоть черт в ступе, лишь бы не Шолохов! И для Бар-Селлы главное — не в доказательстве того, что «Тихий Дон» написал журналист Краснушкин; убежден: он сам в это не верит. Главное для него — развенчание Шолохова, то есть задача отнюдь не научная.

При решении научной задачи исключена эта необъяснимая озлобленность, которой пронизана работа З. Бар-Селлы, который переходит пределы не только научной корректности, но и элементарных человеческих приличий. Даже «антишолоховеды» Макаровы указали своему коллеге на «недопустимый тон, который сколь невозможен и неприемлем в научном исследовании, столь же и опасен» 22. Эту опасность Макаровы видят прежде всего в том, что «рядового читателя, воспитанного на “Тихом Доне”, любящего это произведение, его героев, взятый по отношению к Шолохову ернический тон не только оттолкнет от повествования, но и определит стойкое негативное отношение к любым другим попыткам разрешить проблему авторства» 23.

Макаровы не понимают, что «опасность», о которой они пишут, прежде всего в том, что «антишолоховеды» глубоко оскорбляют тех, кто считает Шолохова великим национальным русским писателем, а «Тихий Дон» — национальным народным достоянием.

В мире сегодня в ходу термин «политкорректность». О какой «политкорректности» может идти речь, когда книгу о русском гении З. Бар-Селла, забыв о презумпции невиновности, называет «Текстология преступления». Отрывки из нее публикуются в разных периодических изданиях и пестрят перлами вроде обвинений Шолохова в «зверином невежестве»; без предъявления хоть сколько-нибудь серьезных доказательств, в ней делаются заявления: «пришло время назвать вора вором, а “Тихому Дону” вернуть имя настоящего автора» 24, или же: «Только бесстыдство водит рукой подонка, вставляющего в блистательную прозу свой “идеологический” мусор...» 25

Такого рода вседозволенность по отношению к великому русскому писателю свидетельствует, как правильно заметил Г. Хьетсо, только об одном: о полном бессилии аргументации «антишолоховедения» и о его поражении. И, конечно же, о крайне низкой культуре оппонента, позволяющего себе дискуссию на таком запредельном уровне.

Если Медведева-Томашевская, Р. Медведев, Солженицын выдвигали идею «соавторства» Крюкова и Шолохова в отношении «Тихого Дона» как гипотезу, которую, по собственному их признанию, они так и не смогли доказать, то для Бар-Селлы авторство В. Севского (Краснушкина) — непреложный факт. В своей аргументации он исходит все из того же гипотетического тезиса о мифическом «протографе», «прототексте» некоего «автора», который неумело «переписал» Шолохов. Только Бар-Селла считает таким «автором» «протографа» «Тихого Дона» не Крюкова, а Краснушкина.

В своей антишолоховской позиции он заходит настолько далеко, что вообще отрицает факт существования рукописей Шолохова. В статье «Рукописи не бомбят!» Бар-Селла в совершенно непозволительном, кощунственном тоне пишет о том, как был разбомблен дом Шолоховых в Вёшенской и во время бомбежки погибла мать М. А. Шолохова:

«Представьте себе на минуту — приезжает человек забирать мать, а тут бомбежка. Он в канаву — прыг. А как немец отбомбился, в машину — скок. Только его и видели. А тут же, на том же самом дворе, у сараев мамаша убитая, Анастасия Даниловна. А вроде как за мамашей приезживал...

Стоило Шолохову отъехать, — продолжает фантазировать Бар-Селла, — как на дом с мезонином и без хозяйки налетели соседи (сгорел дом позже), разнесли ящики (знал Шолохов свой народ, знал, что делал, когда посуду в землю зарывал), разбросали все бумаги... А в НКВД вскрыли несгораемый ящик и увидели, что за архив там лежит...» 26.

В нравах желтой прессы Бар-Селла продолжает ёрничать:

«...В железный ящик (т. е. в сейф) Шолохов сложил не рукописи и не письма коллег по литературному цеху, а ценности нетленные — вовсе не бумажные (дензнаки уж больно сильно подешевели), но золото и бриллианты, этот ящик он и сдал на хранение в НКВД, чекистов об этом, естественно, в известность не поставив. После чего ценности эти были украдены, видимо, самими чекистами, заявившими, что ящик пропал в спешке и неразберихе срочной эвакуации. Шолохову оставалось скрежетать зубами. Но тогда Шолохов понял, что ему выпала редкая удача — разом покончить с неприятными вопросами относительно авторства “Тихого Дона”: все рукописи, все черновики, все подготовительные материалы погибли! А на нет и суда нет!» 27.

Что касается хранящихся в Институте русской литературы (Пушкинском Доме) РАН рукописей частично третьей и четвертой книг «Тихого Дона», две страницы из которых были переданы Академией наук СССР в дар Нобелевскому комитету, то этот вопрос тель-авивский литературовед решил просто: это — «подложная рукопись. Когда она была изготовлена, Бог ведает» 28.

Правда, в 1989 году, сообщает Бар-Селла, появилась информация, что Львом Колодным найдены «уже не огрызки рукописей III и IV книг романа, а полностью и целиком две первых... Туману он напустил вокруг своего открытия изрядно, но кое-что удалось выяснить в ходе личной беседы, состоявшейся года два назад в Иерусалиме. На вопрос, почему так тщательно скрывается место нахождения рукописи, Колодный ответил, что хранится она у одной старушки, а объявлять имя старушки он не хочет по причине понятной: убьют старушку, если узнают, и рукопись украдут» 29.

Практически ничего не зная об этой рукописи (так же, впрочем, как и о шолоховской рукописи, хранящейся в Пушкинском Доме), Бар-Селла, ничтоже сумняшеся, заявил: