Николай Свешников - Воспоминания пропащего человека

У меня развалились сапоги; новых русских сапог купить было негде, а местная обувь была дорога и непрочна. Но у комиссара госпиталя находилось много сапог, присланных из России для солдат, из которых он мне и обещал дать пару Придя в склад, я увидел несколько сот пар сапог, но из всей этой массы на мою маленькую ногу не лезла ни одна пара.

— Ведь это, — говорю я, — все детские сапоги.

— Да, — отвечал комиссар, — все такие маленькие; оттого они здесь и пропадают без пользы. За них этим подлецам подрядчикам только даром деньги отдали.

Вообще работы у нас в Софии было очень немного; уполномоченный проводил время с офицерами, докторами и сестрами, а я, сделав нужные покупки и отправив их старшей сестре, иногда вел беседу с иеромонахом Челоковым, который в то время находился в Софии, или засиживался с болгарами в каких-нибудь дюканах (лавках) и грязных гостиницах.

Через шесть или семь недель по прибытии в Софию г. Фойгту было предложено занять, вместо отъезжавшего в Россию графа Комаровского [160] Комаровский Николай Егорович, граф (1843–1909) — уполномоченный Красного Креста в русско-турецкую войну 1877-78 гг. , должность уполномоченного в Адрианополе. Этот район деятельности уполномоченного был несравненно шире.

В Адрианополе и двух его предместьях, Карагаче и Дерлидеме, находились три военных госпиталя, в которых сначала насчитывалось до шести тысяч больных. Кроме того, близ станции железной дороги был выстроен эвакуационный барак, в котором также очень часто приходилось принимать эвакуируемых больных, находившихся исключительно на попечении Красного Креста.

По приезде в Адрианополь я первое время находился без дела, так как служащих было много и все должности были заняты. Помощником уполномоченного состоял довольно образованный (кажется, воспитывавшийся в России) болгарин Афанасий Узунов (это, по всей вероятности, тот Узунов, который лет пять назад был казнен за приверженность к России). В складах, находившихся при каждом госпитале, артельщиками были те же болгары. При бараке состоял доктор, студент и фельдшер, а продовольствием больных заведовала сестра московского отдела Красного Креста Иванова. В причисленных к этому же району госпиталях в Ямболи складом заведовал почтенный старичок священник, а в Деагачи и Мустафа-паше сестра милосердия.

Видя, что мне тут нечего делать, я попросился у уполномоченного съездить в Чаталджи в гости к находившемуся уже там младшему Канаеву. Уполномоченный был настолько любезен, что охотно согласился на мою просьбу и исхлопотал мне даровой проезд туда и обратно. Прием, сделанный мне Канаевым, был самый радушный: в сообществе его и других докторов я пировал в ресторанах, лазил по горам и осматривал окрестности.

Одним словом, я провел время в Чаталджи, плохом городишке, с истинным наслаждением.

По возвращении моем в Адрианополь г. Фойгт предложил мне в скором времени занять место увольнявшегося Узунова. Конечно, я с удовольствием принял это предложение потому, что эта должность бала и почетна и выгодна. Хотя мне и не было положено жалованье Узунова (Узунов получал в месяц сто рублей золотом, а мне уполномоченный назначил шестьдесят), но я в этой должности являлся уже, в некоторой степени, начальствующим лицом и, кроме того, заведуя всеми складами и всею хозяйственною частью по Адрианопольскому району, мог иметь и материальные выгоды. На меня была возложена покупка и доставка в склады всего нужного: я ежедневно закупал вино, водку, рис, табак, провизию для эвакуируемых и все, что только требовалось для больных и по хозяйству. Кроме того, я был обязан выдавать жалованье артельщикам, кучерам и другим служащим, которые находились под моим ведением. Денег было много: на наш район уполномоченному отпускалось полторы тысячи полуимпериалов в месяц, и наверное две трети из этой суммы проходили через мои руки.

Так как уполномоченный, безусловно доверяя моей честности, не входил ни в какие мои распоряжения, то я нередко давал ему отчеты не без греха. Хотя и вменялось мне в обязанность доставлять счеты от купцов, у которых я забирал товар, но я очень часто, ссылаясь на потерю счета, брал у них дубликаты и, подавая уполномоченному отчет, представлял и эти дубликаты как действительные. Я бы мог в то время составить себе капитал, так как, получая жалованье, порционные и имея еще побочные приобретения, пользовался, кроме всего этого, из складов чаем, винами и всем, что могло быть мне нужно. Но я не берег денег и проживал все, что получал, в различных ресторанах и других увеселительных заведениях, которых в Адрианополе было множество.

Впрочем, не я один так грешил и тратил деньги без расчета: мне приходилось видеть офицеров, особенно заведующих разными хозяйственными частями, и интендантов, которые сорили золото без счета и при том еще хвастали, что отсылают тысячи на родину.

Адрианополь в то время процветал, и едва ли когда-нибудь для него будет лучшая пора. Многие торговцы, начавшие тогда свою торговлю с пятью-шестью золотыми, через несколько месяцев уже считались капиталистами. Но более всех нажились евреи, наехавшие в Адрианополь из Одессы и Польши и содержавшие гостиницы и рестораны с прекрасными феями разных нации. В этих гостиницах совершались необычайные оргии и иногда производилась картежная игра в штос. Вообще изобилие русского золота в Адрианополе меня поражало: я видел у некоторых торговцев, на конторках, такие груды полуимпериалов, какие можно было видеть только в Петербурге в меняльных лавках в начале пятидесятых годов. Но при всем том меня поражало и нищенство: старые и молодые женщины и полунагие и босые ребятишки почти на каждом шагу осаждали прохожих, протягивая руку и приговаривая: «Дай пори».

В некоторое оправдание свое должен заметить, что, пользуясь сам деньгами Красного Креста, я был также не скуп на них и для других: так, прикомандированным в эвакуационный барак тридцати солдатам я исходатайствовал у уполномоченного порционные, каждый день по франку на человека, и за всякие работы расплачивался со всеми щедро.

В июне месяце я схватил лихорадку, но на первый раз она у меня скоро прошла. Не обращая внимания на то, что еще не совсем окреп, я продолжал свою прежнюю разгульную жизнь и в один вечер, подгуляв порядком, поехал в сообществе прекрасного пола в Карагач, где было увеселительное заведение «Конкордия». На дороге, намереваясь что-то указать арабаджи (извозчику), я вывалился из фаэтона, разбил себе о камень голову и бывшею в руках тростью с топориком разрезал руку. Я слег в постель, лихорадка вернулась, и я недели две был в очень трудном положении. Но и во время болезни я, хотя не мог сам ездить за покупками в город, делал все распоряжения и сам вел отчетность по хозяйству. От постигшей меня болезни я долго не мог оправиться; изнурительная, перемежающаяся лихорадка, хотя и не в сильной степени, не оставляла меня почти два года и по возвращении в Петербург.