Станислав Кульчицкий - Почему он нас уничтожал? Сталин и украинский голодомор

Убедительным аргументом, который противоречит, как представляется нашим критикам, тезису о Голодоморе как геноциде, является наличие большого количества фактов о предоставлении государственной продовольственной помощи наиболее пострадавшим от голода регионам. В частности, Девис и Виткрофт нашли в архивах за период от 7 февраля до 20 июля 1933 года 35 постановлений ЦК ВКП(б) и СНК СССР о предоставлении помощи зерновыми культурами. Совокупный объем помощи составлял 320 тыс. тонн, из них УССР и Кубань получили 265 тыс. тонн, Нижняя Волга — 15,5 тыс., а все другие регионы, вместе взятые — только 39,8 тыс. тонн. Ознакомившись с книгой еще в рукописи, Р.Конквест в письме к авторам отказался от тезиса о геноциде, а Девис и Виткрофт процитировали в книге это место из его письма. Кроме того, на суперобложке они указали, ссылаясь на главное произведение профессора Стенфордского университета — книгу «Жатва скорби»: «Наше исследование голода привело нас к совсем другим, нежели у доктора Конквеста, выводам». В июне 2006 года украинская делегация, состоявшая из специалистов по истории Холокоста и Голодомора, встретилась с Робертом Конквестом в Стенфордском университете. На прямой вопрос профессора В. Марочко относительно политико-правовой оценки Голодомора Конквест дал уклончивый ответ, из которого следовало, что термин «геноцид» стал для него неприемлемым: «Лучше использовать термин «голодомор», то есть конкретную историческую форму массовой смертности населения».

Р. Девис, С. Виткрофт и примкнувший к ним Р. Конквест не поняли, что конфискация хлеба и вслед за ней — всех других запасов продовольствия, с одной стороны, и предоставление продовольственной помощи ограбленным крестьянам — с другой, являются элементами одной и той же террористической комбинации. Террор голодом мог быть осмысленным деянием Кремля только в том случае, если б он сопровождался масштабной и хорошо разрекламированной кампанией помощи голодающим.

Конквест не смог уложить в единое целое противоречивые, казалось бы, факты одновременного уничтожения и спасения людей. Возможно, ранее он надеялся на то, что документальные материалы советских архивов подтвердят сделанный им на основе опроса свидетелей вывод о голоде-геноциде, который обосновывался в книге «Жатва скорби» (1986 года издания). Но он посмотрел глазами Девиса и Виткрофта на архивы Кремля и не нашел такого подтверждения.

Действительно, 20 лет архивного поиска не дали прямого подтверждения заявлений выживших жертв Голодомора о том, что их пытались уничтожить. Исследователи убедились только в том, что Сталин использовал даже в общении со своими ближайшими подручными эзоповский язык. Главный составитель уникальной по своему научному значению книги «Сталин и Каганович. Переписка 1931–1936 гг.» Олег Хлевнюк заметил у генсека такую особенность: даже в совершенно секретной переписке Сталин конструировал для себя и своего окружения картину событий, которая была далекой от реальности, но позволяла сохранить «политическое лицо» высшей власти.

Кремлевские архивы не дали однозначного ответа и на вопрос, кого уничтожал Сталин в Украине в 1933 году — украинцев или крестьян? Тех, кто выжил во время Голодомора, поставленный таким образом вопрос мог бы возмутить. Украинских крестьян, которые тогда погибали миллионами, никто не спрашивал, украинцы они или крестьяне. Но под углом зрения Конвенции ООН о геноциде такое различение жертв голода имеет смысл. Конвенция принималась с участием советских юристов, и поэтому социоцид как неизбежный результат «социалистических преобразований» в ней отсутствует.

Впервые вопрос о социальной или национальной направленности сталинского террора голодом в афористической форме поставил выдающийся английский специалист по экономической истории СССР Алек Ноув (Nove). Вспомнив об угрозе Сталина на объединенном заседании политбюро ЦК и президиума ЦКК ВКП(б) 27 ноября 1932 года «ответить сокрушительным ударом» на саботаж «отдельных колхозников и колхозов», он сформулировал свое несогласие с Конквестом в четвертом издании своего классического труда по экономической истории СССР в такой форме: «Это скорее «сокрушительный удар» по крестьянам, среди которых было много украинцев, чем по украинцам, среди которых было много крестьян». Ноув понимал причины уничтожения государством крестьян, которые сопротивлялись коллективизации (кампания ликвидации кулачества как класса тоже была истребительной), но не мог поверить собранным в книге Р. Конквеста рассказам свидетелей голода, утверждавших о том, что уничтожали украинцев.

Вожди ВКП(б), которые в своей идеологии базировались на «Манифесте Коммунистической партии», с легкостью декларировали свои намерения ликвидировать враждебные классы. Они, однако, будучи «пролетарскими интернационалистами», не позволяли себе деклараций о ликвидации наций. Уничтожая цвет дореволюционной интеллигенции и проводя масштабную чистку КП(б)У, Павел Постышев надевал вместо традиционного большевистского френча сорочку с украинским орнаментом, декларировал высшую степень заботы о расцвете культуры — «национальной по форме, социалистической по содержанию». Поэтому историки Запада после открытия архивов не смогли найти прямых свидетельств преследования советских граждан по национальному признаку вплоть до 1934 года (лишь тогда появились в Украине первые жертвы национальных депортаций — немцы-«фашисты» и поляки-«пилсудчики»). Исследователи, однако, нашли в архивах иное: ужасающие результаты карательной акции, о которой рассказывали выжившие в те годы свидетели. При всех условиях требует определения в юридических терминах сам факт колоссальной смертности в украинских селах. Она не в 13, как показывает советская демографическая статистика, а в три десятка раз, как устанавливает реконструкция этой статистики, превышала естественную. Столь высокие показатели смертности отличают украинский голод от голода в других регионах СССР, вызванного драконовскими хлебозаготовками или снятием населения «второстепенных» городов и местечек с централизованного снабжения. Факты свидетельствуют о том, что террор голодом был обращен против украинских крестьян, а не против крестьян вообще. Понятно, однако, что от организованного Кремлем на территории Украины голода пострадали польские, немецкие, болгарские и другие села.

Целенаправленное уничтожение миллионов украинских крестьян можно было утаить от всего советского населения и даже (как свидетельствуют мемуары Н. Хрущева) — от компартийно-советских функционеров высшего ранга. Но о нем не могли не узнать те, кого уничтожали, хотя бы потому, что уничтожению подлежали не все из них. Любой террор, в том числе террор голодом — это показательное уничтожение части людей с целью добиться желаемого поведения от всех других. Следовательно, государственная помощь голодающим в зоне действия террора голодом не должна быть доказательством отсутствия террора.