Кирсти Эконен - Творец, субъект, женщина: Стратегии женского письма в русском символизме

Ср. «неизбежные глаза» Прекрасной Дамы А. Блока.

См. подборку русских стихов на тему Саймы и Иматры в книге: Финский альбом 1998.

Более подробно на тему Финляндии у символистов см.: Pesonen 1977.

В качестве примера можно указать на то, как финская (народная) культура («Калевала») и финский язык стали предметом интереса поэтов, в том числе Брюсова. Е. Гуро пользовалась фонемами финского языка в своей поэзии. См. также: Финский альбом 1998.

В свете этого утверждения персонификация Саймы является, по моему мнению, вопросом второстепенного значения. В стихотворении молодого Мандельштама «О, красавица Сайма, ты лодку мою колыхала…» 1908 года, по замечанию Т. Суни (Суни 1995, 222–223), озеро деперсонифицируется, что якобы можно рассматривать как полемику с символизмом. Я не могу полностью согласиться с Суни. Деперсонифицированное озеро функционирует у Мандельштама — подобно тому как у символистов — в качестве приема конструирования эстетики, пусть и оппозиционной символистам. Таким образом, Мандельштам, полемизируя с символистами (соловьевцами), все же пользуется категорией фемининного, как и они: деперсонифицируемые озеро и красавица у него также оказываются эстетическими категориями.

После написания первой рукописи данной главы я получила возможность ознакомиться с неизданной работой О. Кульбакиной, за что выражаю ей особую признательность. Кульбакина рассматривает взаимоотношение «саймских» произведений Петровской и Брюсова. Помимо того что сказано ниже, она обращает внимание на то, что персонажи «Северной сказки» и субъект и объект стихов Брюсова описаны как тени. В обоих произведениях встречается также мотив сна, который в интерпретации Кульбакиной (Кульбакина, 31) становится индикатором развития любовного отношения авторов. Далее, Кульбакина (Кульбакина, 33) замечает, что брюсовское стихотворение «В полночь» диалогично воспроизводит сюжетную ситуацию рассказа «Любовь».

Ср. анализ близкого мотива — мотива плетения в главе о З. Гиппиус.

В качестве примера можно указать на отзыв Петровской о сборнике «Нечаянная радость» А. Блока. Данная рецензия свидетельствует о том, что автор полностью владел дискурсом мистической трактовки фемининного (концепция Вечной Женственности), «сверх-литературы» и теургического воздействия словом на действительность. Взгляд критика на новую стадию блоковского творчества показывает, что Петровская не читала его в контексте первого сборника «Стихи о Прекрасной Даме» (подобно Андрею Белому и С. Соловьеву), а рассматривала на фоне т. н. декадентской идеи замкнутого сознания творческого субъекта (Петровская 1907). Также раннее прозаическое творчество Петровской показывает, что она владеет той культурной мифологией, которая изображает женщин как носительниц символического значения. В рассказе Петровской «Осень» (Петровская 1903-б), который лишь повторяет названием рассказ сборника «Sanctus amor» (фактически более поздний одноименный рассказ является совершенно иным по содержанию), появляется героиня, в изображении которой подчеркнуты архетипические женские (негативные, смертельные и хаотические) черты: «Маленькая, сгорбленная, в мокрых лохмотьях…»; «…это темный дух ночи, смерти и разрушения явился из тьмы и воплотил в живом страшном образе то, что незримо еще витало в моей душе» (Петровская 1903-б, 15).

«Sanctus amor» показывает, что Петровская не продолжала традицию символизации женщин в качестве эстетических или философских концептов.

Некоторые персонажи (хромой генерал, образ фрау Шварц, высокая женщина и гимназист) саймских рассказов характеризуют данное место не с положительной точки зрения.

М. Михайлова (Михайлова 1999-б, 230, 232) говорит об иронии и сарказме рецензий Петровской-критика.

См. в работе (Петровский 1979, 233–235) о литературной встрече Петровской и А. Толстого на страницах того же альманаха.

Стихотворение «Юному поэту» (Брюсов 1973–1975, т. 1, 99).

Совпадение отдельных мыслей Артура Линдау и В. Брюсова видно также в некоторых письмах Брюсова к Петровской, см. коллекцию отрывков в ст. Е. Тырышкиной «Жизнь в пространстве декаданса» (Тырышкина 2002-б, 137).

Об этом шла речь в 5-й главе.

Вместе с «Певучим ослом» в число сатирических воспроизведений символистских эстетических концепций входит и рассказ «Голова медузы», законченный уже в 1907 году (как полагает А. В. Лавров; см.: Лавров 1991, 188), но увидевший свет лишь в 1918-м в сб. «Нет!». См. ст. А. Лаврова (1991) «Блоковская „Незнакомка“ в рассказе Л. Д. Зиновьевой-Аннибал» (Лавров 1991).

Влияние Иванова еще явно заметно в вышедшей в 1904 году драме «Кольца». По сравнению с повестью «Тридцать три урода» драма «Кольца» выделяется как следующая всем символистским канонам. Пародийности и преувеличения в ней нет.

В дальнейшем рассказчица обозначается как «она».

Текст не дает ответа на вопрос о том, почему художников было именно тридцать три. Можно полагать, что число три — важнейшее для символистов число, как показано в главе о Л. Вилькиной, — утрирует символистскую концепцию о синтетичности и преодолении дуализма. Число 33 ассоциируется с проблематикой Боговоплощения, так как воплощенный в человеческое тело Бог — Христос — дожил, по преданию, до возраста тридцати трех лет. Можно также указать на стихотворение Иванова «Veneris Fumae», напечатанное в первом номере «Весов» 1907 года, которое начинается словами «Триста тридцать три соблазна…». Еще можно заметить, что фонетически из числа 33 образуется каламбур: при многократном повторении числа «тридцать-три-царицы-тридцать-три-ца-ри…» получается слово «царицы» (а не уроды!).

Отрицательная критическая оценка повести объясняется тем, что описание эротических отношений двух женщин было для современников «чрезмерным», в то время как для некоторых критиков (литературоведов феминистского направления) нашего времени оно — «слишком мало»: лесбиянство нельзя интерпретировать как женскую стратегию, так как (это показывает Д. Бургин) тема лесбийской любви следует конвенциям французского декаданса (об этом см. ниже в данной главе). Из этого исследовательница делает необоснованный вывод, что повесть является мизогинической и критической по отношению к лесбиянству (Бургин 1993, 183–184).

Я благодарна Г. Обатнину, предоставившему мне возможность пользоваться своей неопубликованной работой «Заметки о повести „Тридцать три урода“».