Уильям Лобделл - Теряя веру Как я утратил веру, делая репортажи о религиозной жизни

Новообретенная честность с самим собой породила одиночество и страх. О глубине моего неверия знали только двое: Хью и Грир, моя жена. Хью полагал, что я неверно понимаю то, что со мной происходит. Он не сомневался, что я по-прежнему христианин, просто переживаю «темную ночь души». Он был уверен: рано или поздно я вернусь в церковь. Ведь я уже спасен, а спасение отменить невозможно.

— Бог не даст тебе уйти, Билли! — говорил он.

Грир — другое дело: в том, что потеряла веру, она призналась еще раньше меня. Грир — одна из самых дисциплинированных людей на земле. Каждое утро она встает на рассвете, кормит завтраком и собирает в школу наших четверых сыновей и садится за работу: процветающий интернет-сайт под названием GreerOC.com, предлагающий читателям последние новости о моде, ресторанах и досуге в округе Оранж. Во второй половине дня отправляется в Исследовательский Центр Диабета у Детей и Подростков округа Оранж, где Грир стала волонтером с тех пор, как нашему второму сыну Тристану поставили диабет первого типа. А в свободное время Грир бегает на длинные дистанции.

Ту же методичность и упорство она проявляет и в любой другой деятельности, будь то вечернее чтение сложнейших произведений классической литературы или поиск правды о Боге.

Не знаю, ставить ли себе это в заслугу или в вину, но потеря веры для Грир началась с разговоров со мной. Приходя с работы, я рассказывал ей обо всем, что видел и слышал за день, — и она слушала, разделяя со мной мой ужас, гнев и отвращение. Нескончаемый поток моих рассказов пробудил давно дремавшие в ней сомнения и заставил увидеть собственный католический опыт в новом свете. По ее словам, священники на исповеди и во время духовных наставлений многие годы запугивали ее, заставляли чувствовать себя ничтожной и постоянно в чем-то виноватой. И вдруг она узнает, что эти самые священники покрывали преступления своих собратьев-деторастлителей или сами совершали грехи куда более серьезные, чем у нее! Она начала видеть в католических священниках самых обычных людей: только принадлежащих к некоему мужскому клубу, члены которого, как почему-то считается, обладают особой силой — способны превращать хлеб и вино в буквальные Тело и Кровь Христовы — и этим якобы поставлены над всем остальным человечеством. С тех пор вера ее таяла на глазах, и очень скоро Грир перешла к «стадии гнева». Теперь она не понимала, как могут верующие оказывать глубокое почтение священнику, кем бы он ни был, просто потому, что церковь посвятила его в сан! Она злилась на то, что ее отлучили от причастия: в глазах католиков она была прелюбодейкой, поскольку не венчалась в церкви. Горько смеялась над тем, какое внимание уделяют прихожане священническим облачениям и епископским митрам — в сущности, просто маскарадным костюмам, дошедшим до наших дней из Средневековья. Ее возмущало, что католики именуют кардиналов «их преосвященствами», а папу «его святейшеством»: ношение этих ничем не заслуженных титулов, по ее мнению, граничило с идолопоклонством.

— Подумать только, мне пришлось дожить до сорока двух лет, чтобы все это понять! — говорила Грир. — Но теперь я свободна. Больше никаких сомнений.

Будь я по-прежнему верующим, я бы возразил, что вся ее критика относится к порокам людей и человеческих установлений. Бог здесь ни при чем. Но я сам прошел через эту стадию и знал, что за ней наступает черед более глубоких логических сомнений в религии как таковой.

Сам я, однако, все еще оплакивал свою потерянную веру. И завидовал тем, у кого она есть. Мне казалось, им живется проще: они не мучаются сомнениями, у них всегда при себе путеводитель, указывающий дорогу к вечному блаженству.

А я, лишившись Бога, столкнулся с множеством проблем. Теперь я мог надеяться только на себя: никакая всемогущая сверхъестественная сила не стояла у меня за спиной. Не мог ходить в церковь, где прежде все — музыка, проповеди, люди — утешало меня в горестях и придавало сил. Хуже всего: пришлось осознать, что у меня нет совершенного Отца, готового заключить меня в объятия и любить, что бы я ни натворил. Я оказался одинок в этом мире — во многих отношениях. К воинствующим атеистам, которые порой не уступают фундаменталистам надменностью и нетерпимостью, мне присоединяться не хотелось. Идти в Унитарианскую церковь, что собирает под своей крышей христиан, иудеев, буддистов, агностиков, атеистов и многих других? На мой вкус, все равно что пить безалкогольное пиво. Какой в этом смысл?

Новообретенное неверие доставляло мне неудобства и в быту. Теперь, слыша, что кто-нибудь потерял работу, заболел или пережил смерть родственника, я вдруг начал чувствовать себя неловко. Что ответить? Говорить, как раньше: «Буду думать и молиться о тебе», теперь нельзя. Упрощенное «Буду думать о тебе» звучит как-то бессмысленно. Хоть я теперь и знал, что молитвы не помогают, однако чувствовал себя беспомощным и даже эгоистичным от того, что больше не молился за других. В то время я пытался вместо молитв «посылать позитивные мысли». Теперь знаю: самое лучшее, что можно сделать для человека в беде, — предложить свою помощь, а если помочь невозможно — просто не оставлять его наедине с горем. Человеческое вмешательство чудес не творит, однако, на мой взгляд, действует эффективнее безмолвной молитвы.

Огромной проблемой стала для меня смерть. Я и прежде ее побаивался, а теперь она начала наводить ужас. В вечную жизнь на небесах я больше не верил. Иисус обещал приготовить в доме Отца Своего обитель для меня. Эту «обитель» я всегда представлял себе по-детски — как дом, заполненный всем, что я люблю: здесь мои лучшие друзья, любимые блюда, широкоэкранный телевизор с неисчерпаемым запасом фильмов и

спортивных репортажей, бассейн, спортивные снаряды, а где-то совсем рядом — пляж и море. Умом я понимал, что райское блаженство куда более возвышенно, что мне предстоит жизнь с Господом; но эта картинка стала для меня удобным символом, к которому я часто обращался. Но теперь я больше не верил Библии, и будущая жизнь для меня покрылась непроглядной мглой.

Если же Библия все-таки говорит правду, мне предстояло оказаться в аду, потому что я отверг Бога.

***

Однажды Грир прочла в «Таймс» любопытную заметку о пьесе-монологе под названием «Прощание с Богом». Заинтригованная, она купила два билета, и скоро мы с ней сидели в зале небольшого голливудского театра, ожидая, когда на сцене появится Джулия Суини.

Суини, известная телезрителям по роли Пэт в «Субботнем вечернем шоу», сама написала этот монолог, рассказывающий о ее собственном религиозном опыте. Она заговорила — и я почувствовал, что сердце мое забилось быстрее. Я не сводил с нее глаз. Она рассказывала о своем духовном пути, от католичества к безмятежному атеизму, а у меня мурашки бежали по коже. Детали различались, и все же она рассказывала мою историю. Шутки, доводы рассудка, переживания, догадки — все было так знакомо, словно она обращалась прямо ко мне. Говорила для меня. С неизъяснимым облегчением я понимал: я не один такой.