В. Храковский - 40 лет Санкт-Петербургской типологической школе

(13) Та (кондукторша. — Ю. К.), только увидела кота, лезущего в трамвай, со злобой, от которой даже тряслась, закричала: « Котамнельзя! С котаминельзя! Брысь! Слезай, а то милицию позову!» (М. Булгаков. Мастер и Маргарита).

Одним из первых на это обратил внимание И. И. Ревзин, утверждавший, что в славянских языках «значение форм числа складывается не только на основе противопоставления MULT — NonMULT (множественности — немножественности), но и на основе противопоставления Indeterm (неопределенность) для множественного числа и Determ (определенность) для единственного числа» [Ревзин 1969: 74]. К аналогичному выводу, но уже в качестве универсальной закономерности, приходит и Т. Гивон: «Plurality is thus not only a semanticfeature increasing the number. It also decreases referentiality» [Givón 1984:413].

Сходный семантический эффект наблюдается также в широко употребительных обобщающих высказываниях с формами множественного числа, в которых обобщение основывается на единичном реальном случае [Булыгина, Шмелев 1995:132–133]; ср.:

(14) Глянул на нее Володя Золотушкин еще раз и прямо обалдел . — Господи, думает, какие бывают миловидные барышни в трамваях (М. Зощенко. Свадебное происшествие);

(15) В ту минуту я об этом не подумал, но вообще подобные истории бывали. Поговаривали, например, что было что-то между красавицей пионервожатой Зоей и Владиком Фигурновским из того десятого, о котором я рассказывал (М. Рощин. Воспоминание).

Помимо этого, форма множественного числа может служить и средством выражения различных отрицательных эмоций: «упрека, порицания, общего неприятия» [Арбатский 1972: 93], что особенно заметно в ситуациях, где для ее использования нет непосредственных денотативных оснований: Мы дома сидим, а ты по театрамходишь! Не устраивай истерик! Не лезь со своими советами! И чему тебя только в университетахучили! Настасья Петровна обрадовалась и собралась было ставить самовар, но Иван Иваныч, очень спешивший, махнул рукой и сказал: — Некогда нам с чаями и сахарами! (А. Чехов. Степь).

Показательны также примеры, собранные Е. Н. Прокопович [Прокопович 1968: 156–157]:

(16) Другому тоже некогда. У него в руках большой фикусв вазоне. <���…> — Ах, боже мой, еще и фикусыс собой возят (В. Катаев. Время, вперед!);

(17) В комендантской говорят ему: — На Дальнем Востоке и в Манчжурии белогвардейские восстания, товарищ. Мы не имеем времени отправлять какие-то экспедиции с буддами (Вс. Иванов. Возвращение Будды) — имеется в виду одна экспедиция, везущая одну статую Будды.

«Пейоративное» употребление форм множественного числа характерно прежде всего для разговорной речи, однако и за ее пределами у числовых форм отдельных слов отмечается сходный оценочный ореол. Так, по мнению В. А. Плунгяна, форма множественного числа времена (от отличие от единственного числа время) используется преимущественно именно по отношению к «сложным», «проблемным», «негладким», «превратным» периодам времени, и, таким образом, преобладающим является противопоставление хорошего времени (ед. ч.) — плохим временам (мн. ч.) [Плунгян 1997: 166]. В. М. Мокиенко вообще считает, что «синкретизм понятий малоценности и множественности — одна из семантических универсалий поля квантитативности» [Мокиенко 1995:7].

Русский глагольный вид двояким образом связан с идеей определенности/неопределенности. С одной стороны, переходные глаголы совершенного вида (СВ) тяготеют к определенному или хотя бы конкретно-референтному объекту, а глаголы несовершенного вида (НСВ) — к неопределенному или нереферентному объекту [Guentchéva 1978; Chvany 1990:218–219]; ср. приводившиеся для иллюстрации этой связи пары типа Вы уже переводили (НСВ) французские стихотворения? (неопр.) — Вы уже перевели (СВ) французские стихотворения? (опр.). С другой стороны, в толкование СВ в его основном событийном (точечном) значении ( Ребенок выздоровел ) и НСВ в «интратерминальном» актуально-длительном значении (Немешай, я работаю) включается семантический компонент «в определенный момент времени», тогда как общим признаком общефактического и других «ретроспективных» значений НСВ (Ты читалэту книгу?) считается неопределенность момента или периода времени, когда обозначаемая ситуация имела место [Гловинская 1982: 120–127; Падучева 1996: 41; Шатуновский 1996:322].

При этом именно ретроспективным употреблениям НСВ, когда обозначается ситуация, которая уже не имеет места, очень часто сопутствует выражение оценочных значений. Так, «настоящее интерпретационное», представляющее единичное событие прошлого как проявление определенного типа поведения, обычно сопровождается его оценкой, причем «почти всегда отрицательной» [Падучева 1996: 149]; ср.:

(18) [Таисия Петровна]. Без нас ты бы мигом пропал. [Николай]. Вот тут ты ошибаешься. Я не пропаду никогда и нигде (Л. Петрушевская. Уроки музыки);

(19) [Соня]. Папа, ты сам приказал послать за доктором Астровым, а когда он приехал, ты отказываешьсяпринять его. Это неделикатно. Только напрасно побеспокоили человека (А. Чехов. Дядя Ваня).

Другой пример — глаголы НСВ в высказываниях, имеющих форму выяснения различных обстоятельств осуществления действия, но употребляемые обычно тогда, когда «говорящий считает ненужным, нецелесообразным совершение действия» [Рассудова 1968: 42] и поэтому фактически служащие в этом случае косвенным способом выражения недовольства, порицания или упрека [Chaput 1990: 303; Падучева 1996: 57]: Ну, для чего ты бралу него словарь, ведь дома есть точно такой же; Кто варилэтот суп? Он пересолен; Кто покупалтебе эти туфли? Они же тебе малы!

Круг подобных явлений можно расширить. Так, сравнивая пары предложений типа Есть о чем рассказать! — Есть о чем рассказывать!; Есть за что полюбить! — Есть за что любить!; Есть о ком подумать! — Есть о ком думать!; Есть чему у него поучиться! — Есть чему у него учиться! Д. Н. Шмелев заметил, что различие видов в них сопровождается «модальным сдвигом»: для предложений с глаголами СВ, по его мнению, наиболее естественным является буквальное, утвердительное понимание, тогда как предложения с глаголами НСВ служат опорой для «экспрессивно-иронического отрицания»: не о чем рассказывать, не за что любить, нечему учиться и т. п. [Шмелев 1976: 139–140].

Наконец, отрицательный оценочный ореол может быть присущ и глаголам НСВ в неограниченно-кратном значении [Князев 2000:254–262]. Об этом писал и Ю. К. Щеглов, отмечавший, что в художественной литературе многократный НСВ («хабитуалис») может не только выражать многократное повторение ситуации, но создавать и дополнительный эффект уничижительности, безнадежности и зацикливания [Жолковский, Щеглов 1996: 174, 186].