Борис Соколов - Котовский

На допросе Котовский, как водится, отказался назвать имена своих сообщников. Зато он подробно рассказал о своей службе у Стаматова. Во дворе полицейского управления Котовского снял фотограф сыскного отделения. Его поимка стала всероссийским событием. Во всех газетах империи была напечатана телеграмма Российского телеграфного агентства: «Кишинев. 25 июня арестован беглый каторжник Григорий Котовский, много лет терроризировавший Бессарабию. За поимку его полиции выдано пять тысяч рублей».

Ряд соратников Котовского, почувствовав свою силу, стали действовать самостоятельно. Профессиональный грабитель Николай Радышевский после ареста Котовского продолжал «бомбить» богачей в Херсонской, Таврической, Киевской и Подольской губерниях. Михаил Берелев подался с частью банды в Ананьевский уезд Херсонской губернии, где грабил не только помещиков и торговцев, но и простых крестьян, часто убивая ограбленных и свидетелей нападения. Жертвами банды Берелева стали промышленник Нусинов, лесник Прокоп, сторож Жалко. Не брезговали берелевцы и конокрадством. Когда беспредельщика Берелева поймали, он просил повесить его «вместе с Гришей». Но его повесили, а Котовский и на этот раз уцелел.

Интересно, что так и не поймавшие Котовского руководители одесской полиции вскоре сами оказались за решеткой. Вот что писал писатель и журналист Виктор Сильченко, изучавший архивы одесской полиции: «В октябре 1916 года начальник сыскной части Гиршфельд и помощник нового полицмейстера Андреев с командой окружили кафе „Фанкони“ на Екатерининской улице. Лиц мужского пола попросили оставаться на местах. Дам выпустили.

Полторы сотни задержанных обыскали в бильярдном зале. Изымали письма, телеграммы, чеки, векселя. Множество клочков запродажных писем, чеков и других документов нашли впоследствии под мебелью и ковровыми дорожками.

Выяснилось, что у греческого подданного Стилиотиса Креацулиса есть нелегальный склад с 336 банками брынзы и 18 мешками лимонов. Мошко Маркиз спекулировал бумагой. Арон Кон проводил операции с овощными консервами, а Ицек Таубман продавал по завышенным ценам медикаменты, завезенные из Англии. Лейба Бейтер перевез на пароходе из Лондона во Владивосток, а оттуда в Одессу поездом 250 пудов черного перца по 47 с полтиной за пуд. Заплатил задаток в две тысячи, а на остальную сумму дал запродажное письмо, которое затем перепродал с фантастической прибылью. В Одессе перец шел по 74 рубля за пуд.

Петроградский первой гильдии купец Ицек Абрамов Ратнер хранил 10 тысяч пудов растительного и топленого масла. Оно было куплено в Намангане Ферганского края по 6 рублей 50 копеек, а продавалось, по документам, по 8 рублей 25 копеек. На самом же деле масло шло по 24 рублика!

На полицию тут же нажаловались: дескать, провела операцию, чтобы получить взятки за уничтожение улик.

Прокуратура взялась за дело и установила: Штейнман дал начальнику сыскной части 3500 рублей, Рапопорт и Вишнепольский дали начальнику и его помощнику — 1100 и 1200 рублей. Смолеев получил 300 рублей за уничтожение протокола по делу Нестора и Дреслера, обвиненных в сбыте золота в Германию, противнику в войне. А это пахло уже смертной казнью или пожизненным сроком.

Следствие нечаянно добралось до самых верхов. Оказалось, что одесский градоначальник Сосновский получил от Ратнера 50 тысяч и по телефону приказал его отпустить. Что завод Фрейдовского в действительности принадлежит его тестю Дон-Донцову. Что у мадам Донцовой откуда-то взялись бумаги железнодорожного займа на 45 тысяч.

Полицейские оказались за решеткой».

Они оставались за решеткой как минимум до Февральской революции, несмотря на то, что у всех у них сразу же нашлись тяжелейшие болезни, препятствующие отсидке. Дон-Донцову, например, очень мешал сидеть в тюрьме внезапно разбивший его радикулит. Что стало с вороватыми одесскими полицейскими в революционное время, мы не знаем. Очень вероятно, что, среди прочего, они в свое время кормились и от Котовского.

Девятого июля 1916 года знаменитого арестанта этапировали в одесскую тюрьму, где поместили в одиночную камеру. Прослышав об этом заранее, у ворот кишиневского тюремного замка собралась толпа народа, чтобы поглазеть на легендарного разбойника. В Одессе находился штаб военного округа, и судить Котовского должен был военно-окружной суд.

В одесской тюрьме Котовский встретился с Федором Стригуновым, который был осужден не за бандитизм, а за дезертирство. Стригунов, работавший баландером и имевший поэтому возможность посещать все камеры, передал Котовскому ключ от ручных кандалов и пилку, чтобы спилить заклепки на ножных кандалах и заменить их винтами. Для Котовского уже вели подкоп от тюремного кладбища. Но подкоп обвалился. Тогда он предпринял еще одну попытку. Теперь его, из соображений безопасности, выводили на прогулки только по ночам. А Котовский узнал, что у одного из заключенных из Бессарабии, некоего Наума Горлавого, сильно разболелись ноги и тюремное начальство выдало ему костыли. И Котовский написал записку заключенным общих камер: «Дорогие друзья! Вы видите, что я гуляю теперь по вечерам, при свете фонаря. Это — верная свобода. Прошу вас и моего земляка на костылях приготовить мне из костылей лестницу. Костыли имеют длину около двух аршин, у вас есть швабры, которыми сметается пыль, есть ящики; как-нибудь можно достать две крепких палки по ¼ аршина каждая, чтобы удлинить костыли, привязать палки к костылям, а вместо ступенек привязать скрученные тряпки, так: (в этом месте записки Котовский начертил рисунок лестницы. — Б. С.). И вот лестница готова. Спасите, а то погибну. Если хотите ответить запиской, то напишите ее и передайте надежному парню в среднюю или угловую камеру третьего этажа вашего отделения со стороны конторы, и он может выбросить ее мне через окно, когда я гуляю, но он должен ее выбросить тогда, когда я махну платочком носовым, и пусть бросает посильнее, чтобы не упала под самые окна конторы. Пожалуйста, подумайте, помогите и спасите… Если мой земляк согласится дать костыли, их можно будет еще чем-нибудь удлинить на один аршин, тогда я наверно буду на воле. Тогда отвечайте мне, а я напишу, как надо действовать и как выкинуть мне лестницу через окно». Он выбросил записку во двор в надежде, что ее подберет кто-нибудь из прогуливающихся там заключенных. Но, на беду Котовского, его малява попала в руки надзирателя. Теперь Котовскому терять действительно было нечего, кроме цепей, в которые его заковали.

Тогда Григорий Иванович решил сыграть в искреннее раскаяние, чтобы спасти свою жизнь. Он написал и попросил приобщить к делу как свою характеристику подробную «Исповедь», или автобиографию, где перечислил все свои грабежи, демонстрировал искреннее раскаяние, обещал твердо встать на путь исправления и оправдывал свое преступное прошлое неблагоприятными условиями среды. Правда, он не называл ни адреса воровских малин, ни мест, где хранилось награбленное. Хотя не исключено, что хранить было особенно и нечего, поскольку Котовский и его товарищи ни в чем себе не отказывали и быстро проматывали награбленное.