Юлия Кокошко - Вертикальная песня, исполненная падающими на дерево

А старуха Нина Петровна Соловей летела и пела, не зря же она превратилась в соловья! А в библиотеке она работала под Марьей Романовной Орлан, но относилась к ней неоднозначно. В первом слое Нина Петровна обожала ее, а во втором — на дух не переносила, а в третьем отмечала, что Марья Романовна живет на широкую ногу, а я после трех работ — совсем без ног, и голова на одной привычке держится, а в четвертом восхищалась ее умением вертеться, а в пятом — осуждала Марью Романовну за конформизм и бесхребетные кредо. А в промежутках Нина Петровна любила пожужжать о Марье Романовне с соседями по квартире или по автобусу, и это — самая вкусная сливочная промазка!

— Ведь и тут, вы подумайте, — говорила она соседке по стае кулик-сороке, — а? Каков у нее размах крыльев! Но зато она не умеет петь, как я. Так петь!

И она пела соловьем, а поскольку Марья Романовна летела неподалеку, она пела Песню Без Слов, что сводилась к следующему: работая в библиотеке, Нина Петровна любила читать, особенно из заветного шкапчика Марьи Романовны, где содержались детективы и другие программные произведения для знакомых читателей. И раз Марья Романовна подсунула ей оскорбительную книгу «Манон Леско». «Вы нарочно подсовываете мне книги про бедность? — спросила Нина Петровна. — Намекаете, что я тоже бедная?!» На что Марья Романовна пламенно ответила: «Дура ты, Нинка! Это не про бедность. Это про любовь!» А Нина Петровна сказала: «От такой слышу!» — да спохватилась, а лучше б написала жалобу в народный суд. Вот об этом она летела и пела — о своих несбывшихся мечтах.

А рядом пролетала Райская Мухоловка Серафима Андреевна, она была пронзительно авторитетна у новых старых знакомых на лавочках, и она сказала:

— Да разве так поют, милочка? Да разве поют об этом?!

Райская Мухоловка торговала соками в магазине «Овощи, фрукты и просто продукты», но такая ерунда не очень-то интересна, да она и забыла подробности, и в хорошие минуты дерзновенно вспоминала, как работала сельской учительницей и однажды ликвидировала безграмотность населения. А в другие хорошие минуты, с другими хорошими людьми сетовала на усталость от сценической славы. А поскольку об этом вспоминала она, а не дядя, значит это и были ее воспоминания, ее собственные!

— Учитесь у меня, как надо петь, — утомленно произнесла она. И прочистив горло и отослав наступательную улыбку Рыжему Петуху, она выстрелила в небо:

— Ад, сущий ад… — бормотал Козодой. — Каждый день: «Мама, если ты еще раз скажешь про балконную дверь, я немедленно ставлю кипятить шприц». Она боится уколов…

— Да провались ты со своей сломанной тещей, зануда! — надменно говорила Ангелина Семеновна Кукушка. — Чтоб я хоть раз пожаловалась на родственников… Я покупаю им подарки и разношу по субботам в необеденное время. И при мне ни у кого ничего не болит!

И она летела и присматривалась к Венценосному Журавлю, а на Рыжего Петуха она не смотрела. Ей, конечно, был больше по нраву Рыжий Петух с его широкими доблестями и наполеоновской фляжечкой, и рассказ о галстуке вырвал из серой кукушачьей груди стон восхищения, но Ангелина Семеновна была птица здравомыслящая и понимала, что Рыжий Петух уже умер, и осталось лишь горько его оплакивать. И хвалиться всем напропалую, что он был ее близким приятелем, что там ваши-наши-ихние, а вот у меня был приятель — ооо, какой фейерверк! Он был украшением нашей планеты — да, он! — а не те, на кого вы думали до сих пор, воображаю, что он вытворяет сейчас на том свете! — а на ЭТОМ он волочился за мной, лучше Рыжий Петух в небе, чем журавль, хо-хо! — но журавль тоже недурно. И для затравки она попросила у Венценосного автора его информацию и прочитала слева направо и справа налево, и сочинила из слова «интенсификация» два новых: акция и фикция, и воскликнув:

— Да я в жизни не читала ничего талантливее! — вымолила у польщенного Журавля автограф.

— А что ты вообще читала? Один блуд на уме! скрежетал Зеленый Кардинал. — Ничего, кроме «Блудного сына» и не читала.

А рядом летел Пересмешник и хохотал.

— Я не алкала и не халкала, я соблюдала заповеди! — кричал он голосом Зеленого Кардинала. — Я соблюдала сто двадцать заповедей! Моя постель была заминирована. Любуйтесь птицей нежного цвета плесени!

— Ты не способен ценить добродетели, потому что твоя башка набита глупостями. Ты прославился ими на земле, а теперь прославишься в небе. Тебя для меня нет! — говорил Кардинал. — Я серьезная птица, а тебя я всерьез не принимаю.

Но когда-то он, Пересмешник, электрик из ЖЭКа, был у Елены Григорьевны и в осенние сумерки украсил ее потолок люстрой. И все хвалился с потолка своей женой, огненной бабочкой, снежной лилией, чернокудрой серной, и она была гренадерша, и смеясь, поднимала правой трех деток, а левой, смеясь, целый дом. А Елена Григорьевна доподлинно слышала, что жены у Пересмешника — ни такой, ни этакой, и матушка в прошлом году переехала на кладбище, а от него и не туда еще переедешь!

— Хорошая жена — редкость! И хороший муж тоже! — веско говорила Елена Григорьевна.

— А много ли в свете тех и других? — пытливо спрашивал Пересмешник. — Вот я, по-вашему, хороший?

— Да какой ты хороший, если пьешь? Пить-то ведь надо только по праздникам! — говорила Елена Григорьевна.

— Да ведь жить хорошо, если каждый день — праздник! — не соглашался Пересмешник.

И он действительно прославился своими глупостями. Например, он говорил сердечному другу:

— Ну что, брат Гулин, зайдем в универмаг?

И брат Гулин никак не мог понять, что Пересмешнику нужно. А тому понадобилась сахарница, а свою он выронил впопыхах в троллейбусе. И он повел брата Гулина покупать сахарницу. Сначала в книжный магазин, а потом в ацтеку, а потом в парфюмерию, но сахарницы исчезли из продажи. А к вечеру, изнуренные поиском, они забрели в хозяйственный. И увидели ночной горшок. Он был чудесен, морской волны, с лебедем на борту, и рука Пересмешника сама потянулась к этому искусству. И Пересмешник взял горшок и спросил у продавщицы, любуясь:

— Как он, для сахарницы сгодится?

А стыдливый брат Гулин ринулся из магазина вон, крича на бегу, что не знает Пересмешника, а он, Гулин, далеко порядочный и морально аккуратный, член родительского комитета, он поставляет жене зарплату до копейки, а про других женщин не слыхал, в особенности он не слыхал про Умную Райку из пятой квартиры. И тогда его оштрафовали за нарушение уличного движения.

— Вам, милая, вряд ли стоит возвращаться, — говорила Марья Романовна Орлан мрачной молодой личности. — Все равно у вас муж гулящий, еще врасплох застанете! — и говорила о женском достоинстве и счастье морального победы.