Наталья Фатеева - Поэт и проза: книга о Пастернаке

Звезды и Млечный Путь — не что иное, как указание судьбы человека (которая «обмалывается» «мельницами» и «меловыми обвалами пространств»), и эта судьба (или жизненный путь) по отражению связана у Пастернака и с «цветами» его «сада», и «травой» его «луга» (ср. еще раз фамилии Пастернак и Цветков). Поэтому Млечный Путь и сад соединятся затем в стихотворении «Гефсиманский сад» «СЮЖ» (Мерцаньем звезд далеких безразлично Был поворот дороги озарен. / <���…> / Лужайка обрывалась с половины. За нею начинался Млечный Путь) наравне с остальными описываемыми нами концептами, которые «скрестятся» в этом итоговом для поэта цикле, и прежде всего в стихотворениях «Рождественская звезда» (Мерцала звезда по пути в Вифлеем) и «Зимняя ночь».

Итак, различные «микроэлементы» смысла, связанные по различным детерминантам памяти слова с корнем мел- (т. е. концептом ‘ мельницы’) внутренней формой, образуют Пересечение следующих дифференциальных признаков: ‘измельчение’ х ‘круговращение’ х ‘движение, порождаемое ветром’ х ‘множество мельчайших элементов’ х ‘зерно, мука’ х ‘снег’ х ‘белый’ х ‘внутреннее свечение’ х ‘мысль’ х ‘инструмент творчества’ х ‘крылья’ х ‘судьба’ х ‘душа’. При этом уже в ранних текстах Пастернака признаки «мельницы» и «зеркала» обнаруживают ситуативные и концептуальные пересечения: «глаз» у поэта соединен с «зерном» и «снегом», а «свеча» по отражению в «стекле» подобна «колосьям». Ср.: …пламя свечей врезано колосьями налившегося ячменя в черные вздувающиеся стекла [4, 251]. Следовательно, в идиостиле Пастернака возможны и звуко-концептуальные «скрещения» мельниц и всей жизни умолота с ломится в жизнь и ломается в призме «Зеркала» как отражение (ср. мл-лм) общей идеи ‘преломления’, которая направляет развертывание функции «лирического субъекта».

Анализ самых ранних произведений Пастернака, прежде всего в прозе, показывает, как дифференциальные признаки «мельницы» и «зеркала», превращающегося в «глаз-свечу», становятся затем текстопорождающими в романе «ДЖ» и объединяют его прозаический и стихотворный корпуса. Оказывается, что многие «скрещения» стихотворения «Зимняя ночь» «СЮЖ», в центре которого «свеча, горящая на столе», замеченная Живаго через «глазок» в стекле в Рождественскую ночь, уже заложены в неоконченном отрывке с заглавием «Мышь» (1910). Анализ показывает, что уже в этом отрывке в эмбриональном состоянии содержатся как основные концептуально-композиционные «узловые точки» романа «ДЖ», так и авторефлексия Пастернака над понятием «лирического субъекта» и «героя-творца» (точнее, согласно его собственной терминологии, «лирического деятеля»). Ср.:

Ясно как божий день, что творчествоимеет право подойти к Дмитрию Шестокрыловулишь в тот момент, когда он позовет это творчество, когда, вернее, он раздвоится и одна его часть замрет от неисчислимых скрещений в нем, а другая — та часть, что старше (его отеческое существо в нем),бросится на какой-то мистический балкон его души и станет звать какого-то неизвестного, но не Бога и вообще не существо; тогда что же бросится звать большая часть Шестокрылова его самообъятье? Совсем не за существом бросится она, а за событием; нужно чтобы над замирающим в скрещениях Шестокрыловым склонился таинственный черный раздавшийся в рефлекторном озарении потолок с тенью докторских рук на нем и чтобы под этими мельничными крыльями доктора на потолке, чтобы под ними не было, не случилось, а замкнуло бы или упокоило шестокрыловский экстаз громадное, обирающее Шестокрылова, как исполина, увеличительное зеркало. <���…>

Да, нот теперь наступила зима, сквозняк приводил попеременно две свечи на водопой к карнизам и на потолок, и там пламя лакало углы, а тень Шестокрылова падала вверх распятием ветряной мельницы. За окном был двор <���…>. Когда мигания дуговых шаров над тротуарами подбрасывали жару до самых чердаков семиэтажного подворья, ночь и тот снег, который вошел в ночные полосы, ночь и снегпадали в какую-то пепельную засуху, где оперенья серой копоти трепетали вместо исчезнувших глубоких васильков стужи. Но такая серо-зеленоватая легенда была глубже темной синевы; она была тем небывалым, к чему тянулась кожица мандаринки; звезды, как будто ночь дохнула необъятными пригоршнями мелкой гашеной золынад небом траурного топлива….

Опираясь на подчеркнутые нами куски текста, сразу можно выделить уже знакомые нам ситуативные, концептуальные и композиционные «скрещения» (МТР): во-первых, «сквозняк» + «свечи», ведущие к строке На свечку дуло из угла «Зимней ночи»; во-вторых, «огромное отражение в зеркале», порождающее « двойника» — лирического героя в прозе, или «Я» в поэзии — и образующее пересечение функциональных соответствий «Я — СВЕТ — ЗЕРКАЛО» и «Я — ТЕНЬ». Одна из двух составляющих « двойника » частей «замирает от неисчислимых скрещений», или «семенит в месмеризме », другая — порождает «тень докторских рук», отражаемых на потолке; последнее и служит ситуативно-концептуальной основой четверостишия «Зимней ночи», запечатленной также памятью слов озаренье, потолок, тень, руки: На озаренный потолок Ложились тени, Скрещенья рук, скрещенья ног, Судьбы скрещенья. Эти «руки» соотнесены в раннем отрывке с «мельничными крыльями доктора », который носит «говорящую» фамилию Шестокрылов (в других отрывках этот «доктор» представлен как «поэт» и «композитор» с вариантом фамилии Шестикрылов, он же Пурвит (фр. ‘для жизни’) и Реликвимини). В конце же отрывка тень Шестокрылова падает уже распятием ветряной мельницы, придавая уже «доктору» признаки Христа, а слову скрещения библейский смысл, хотя в начале отрывка поиски Бога заменены на ожидание «неизвестного», или «ненареченного некто», — неопределенного субъекта «Начальной поры». Если Шестокрылов своими «крыльями» соотносится с «шестикрылым серафимом» «Пророка» Пушкина, то «распятие» в этом контексте коррелирует с идеей «воскресения» Христа, или «второго рождения» поэта. В тексте же «Зимней ночи», где «на свечку дуло из угла», уже жар соблазна Вздымал, как ангел, два крыла Крестообразно. Этот «ангел» в прозаическом корпусе романа сначала и был соотнесен с «духом смерти», который помогал Живаго писать «поэму о воскресении» (ч. 6, гл. 15); а затем с «даром живого духа», который «потоком света» входил в грудь доктора, «пересекал все его существо и парой крыльев выходил из-под лопаток наружу » [3, 339].