Эрих Мария Ремарк - Обетованная земля

— Какая ты загорелая, — сказал я Марии.

— Ты это уже говорил в машине.

— Так то было сто лет назад. За это время я успел побывать в Германии и вернуться обратно. Какая ты загорелая! И как блестят твои волосы в этом освещении! Это же итальянский свет. Вечерний свет Фьезоле! [36] Фьезоле — городок близ Флоренции.

— Ты там бывал?

— Нет, только по соседству. Во Флоренции, в тюрьме. Но свет-то я все-таки видел.

— За что ты сидел в тюрьме?

— Документов не было. Но меня быстро выпустили и сразу же велели покинуть страну. А свет я знаю скорее по итальянским картинам. Он полон тайны, этот свет, возникающий из сияющих, пестрых теней. Вот как сейчас из твоих волос и твоего лица.

— Зато когда я несчастлива, волосы у меня не блестят и секутся, — сказала Мария. — И кожа становится плохой, когда я одна. Я не могу долго быть одна. Когда я одна — я ничто. Просто набор скверных качеств.

Официант подал нам бутылку чилийского белого вина. У меня было чувство человека, только что избежавшего большой опасности. Всколыхнувшийся страх, всколыхнувшаяся ненависть, всколыхнувшееся отчаяние снова остались где-то позади, там, куда я все время стремился их загнать, пока они были способны меня разрушить. В Йорквилле они прикоснулись ко мне кровавой лапой воспоминаний, но сейчас мне казалось, что в последний миг я все-таки успел сбежать. Теперь я чувствовал в себе глубокий покой, какого давно не испытывал, и не было ничего важнее для меня в этот час, чем птицы, прыгающие по нашему столу, склевывая крошки, чем желтое вино в бокалах и лицо, мерцающее передо мной в сумерках. Я глубоко вздохнул.

— Мне удалось сбежать, — сказал я.

— Будь здоров! — сказала Мария. — Мне тоже.

Я не стал спрашивать, от чего сбежала она. Наверняка не от того же, от чего я.

— В Париже, в «Гран Гиньоне», я однажды видел одноактную пьеску, — сказал я. — Двое сидят в гондоле воздушного аэростата. Он с подзорной трубой, все время смотрит вниз. Вдруг раздается страшный грохот. Тогда он опускает трубу и говорит своей спутнице: «Она только что взорвалась. Земля. Что будем делать?»

— Хорошенькое начало, — заметила Мария. — И чем же все кончилось?

— Как всегда в «Гран Гиньоне». Полной катастрофой. Но в нашем случае это необязательно.

Мария усмехнулась:

— Двое на воздушном шаре. И ни земли, ни родины. И что тут может случиться с теми, кто ненавидит одиночество, а счастье считает всего лишь зеркалом? Бесконечным зеркалом, которое снова и снова отражает только самое себя. Будем, Людвиг! Как хорошо быть свободным, когда ты не один. Или это противоречие?

— Нет. Осторожная разновидность счастья.

— Звучит не очень красиво, да?

— Не очень, — согласился я. — Но этого и не бывает никогда.

Она посмотрела на меня:

— Как бы ты хотел жить, когда все это кончится и все пути будут снова открыты?

Я надолго задумался.

— Не знаю, — вымолвил я наконец. — Я действительно не знаю.

— Где вы пропадаете? — набросился на меня Реджинальд Блэк.

Я показал ему на часы. Было десять минут десятого.

— Адвокаты открывают свои конторы только в девять, — сказал я. — Я должен был заплатить долг.

— Долги оплачиваются чеком. Это гораздо удобнее.

— Я пока что не обзавелся банковским счетом, — возразил я. — Только долгами.

Блэк меня поразил. Это был совсем не тот холеный светский господин с небрежными манерами, каким я его знал раньше. Сегодня это был очень беспокойный человек, хотя и старающийся не показывать свою нервозность. Даже лицо у него изменилось: вдруг куда-то исчезла припухлая мягкость, и бородка казалась более гладкой и прямой, уже не ассирийской, а скорее левантийской. Ну просто салонный тигр, выходящий на большую дорогу.

— У нас мало времени, — сказал он. — Надо перевесить картины. Пойдемте!

Мы прошли в помещение с двумя мольбертами. Из соседней комнаты со стальной дверью Блэк вынес две картины и поставил передо мной.

— Скажите быстро — только не раздумывая, — какую из них вы купили бы. Скорее!

Это были две картины Дега, обе с танцовщицами и обе без рам.

— Какую? — спрашивал Блэк. — Одну из двух. Какую? — допытывался Блэк.

Я кивнул на левую:

— Вот эта мне нравится больше.

— Меня не это интересует. Я спрашиваю, какую из них вы бы купили, будь вы миллионером?

— Все равно левую.

— А какую вы считаете более ценной?

— По всей видимости, другую. Она более выписана и не до такой степени эскизна. Да вы же сами все это лучше меня знаете, господин Блэк!

— В данном случае как раз нет. Меня интересует наивное, спонтанное суждение человека, который в этом почти не разбирается. Я имею в виду клиента, — добавил он, перехватив мой взгляд. — Да не обижайтесь вы чуть что! Сколько эти картины стоят, я и сам знаю. А вот клиент — всегда неизвестная величина. Теперь понимаете?

— Это тоже входит в мои обязанности? — поинтересовался я.

Блэк рассмеялся и в один миг превратился в прежнего, слегка опасного и не до конца внушающего доверие шармера.

— Почему вы не покажете клиенту обе картины сразу? — спросил я.

Блэк посмотрел на меня, от души забавляясь.

— Это была бы просто катастрофа, — объяснил он. — Он же никогда не решится выбрать и в итоге не купит ничего. Показывают самое большее три-четыре картины и не одного и того же мастера. Всегда разных. Если покупатель так ничего и не выбрал, вы его отпускаете с богом, а не кидаетесь, испугавшись, показывать все, что у вас есть. И ждете, когда он придет снова. В этом и проявляется настоящий торговец искусством: он умеет ждать. Когда клиент приходит снова, — ему сообщают, что две картины из тех, что ему показывали в прошлый раз, уже проданы, даже если они на самом деле все еще здесь. Или что они отосланы на выставку. Потом ему снова показывают две-три работы из первой партии, а к ним еще две-три, самое большее четыре новых. Можно еще сказать, что какая-то из картин сейчас как раз на просмотре у клиента. Это также оживляет интерес покупателя. Нет ничего заманчивее, как увести покупку из-под носа у конкурента. Все это называется «прикормить клиента». — Реджинальд Блэк выпустил облачко сигарного дыма. — Как видите, я вовсе не хотел вас оскорбить; напротив, хочу воспитать из вас хорошего торговца живописью. Теперь нам нужно вставить картины в рамы. Это закон номер два: никогда не показывать клиенту картины без рам!

Мы пошли в комнату, где висели рамы всех видов и размеров.

— Даже директору музея! — продолжал наставлять меня Реджинальд Блэк. — Разве что другому торговцу живописью. Рамы нужны картинам, как женщинам платья. Даже Ван Гог мечтал о роскошных рамах. Но не мог их купить. Он даже продать не смог ни одной своей картины. Какую раму вы взяли бы для Дега?