Маргарита Павлова - Неизданный Федор Сологуб

Когда мне мать или сестра
«Ты» говорят, слышна здесь ласка;
Но «ты» Сосулькино — указка
Для тыканья; она остра.

Все имена для нас игрушка,
И как меня ты ни покличь,
Иль уважительно на «ич»,
Или презрительно на «юшка»,

Ведь все не то! Я — Божий Дар,
Но это имя слишком ярко,
Я звался б Дашка или Дарка,
А то так с «ичем» Божидар.

О, если бы мы в духе жили!
Какой бы славой заалел
Наш удивительный удел,
И как друг друга мы б любили!

Но Дух от нас еще далек.
Не душу даже, видим тело.
Любовь нам сердце не согрела,
И каждый каждому жесток.

Стремлюся к Духу я всечасно.
Живу ли в Духе, как мне знать!
Ужели буду возжигать
Я светочи мои напрасно?

Враг Духу — тело. Я смирял
Его жестокостью страданий,
И от телесных наказаний
Его ни разу не спасал.

И говорит мне мой Хранитель,
Что верен мой суровый путь.
О, если бы хоть раз взглянуть
На лучезарную Обитель!

Избороздил я все окрестности
Летом, осенью, весной,
Исходил все эти местности
Вдоль и поперек босой.

Я парнями-забияками
Был издразнен в деревнях,
Я облаян был собаками,
Но не знал, что значит страх.

Раз под вечер темной рощею
Проходя неспешно, я
Повстречался с бабой тощею,
Смелость сникнула моя.

Мне в лицо старуха глянула.
— Где корона, царь босой? —
Прошептала мне, и канула
В сумрак осени сырой.

Слова весьма разнообразны.
Окраска разная у них.
Воспоминанья с ними связны
Побыток тех или иных.

И есть два облика у слова:
Один к тому, кто говорит,
И очень часто для другого
Совсем не так оно звучит.

Жестокие слова угрозы
Сказавшему, как ал венец.
Другому ж — черные обозы
Речей тяжелых, как свинец.

Из-под летней светлой блузы
С полотняным пояском
До колен штаны кургузы,
Да фуражка козырьком.

Вот и весь наряд мой скромный
И в дороге, и в лесу.
Что найду в тени укромной,
Все в корзинке унесу.

ПОЛУДЕТСКИЕ ГРЕЗЫ

Не можешь ты понять, что сталось вдруг со мной,
И смотришь на меня, качая головой.
Ты прав, — уж я не та, совсем не та, что прежде.
Мой звонкий смех теперь, как прежде, не звучит.
И равнодушна я к прическе и к одежде.
Как мне веселой быть! Тоска меня томит.
Так мысли спутаны, и так мечты неясны!
Хочу их разобрать, — усилья все напрасны.
Мечты меня влекут в неведомую даль,
И трудно мне сказать, о чем моя печаль.
То — думы странные и чудные мечтанья.
Сопротивляться им нет воли и желанья.
В ком кружатся они, наверное, едва ль
Захочет убежать от их очарованья!
Я думаю о том, что правды в мире нет, —
А правда для людей нужна, как нужен свет.
Я думаю о том, что без нее нет счастья,
И мы несчастны все. Не знаем мы о том,
И счастья ищем ложным и кривым путем.
Безумцы жалкие, достойные участья,
Встречаются меж нами. Мало нужно им,
Чтобы они довольны были и собою,
И светом, и людьми, и жалкою судьбою,
Им, бессердечным, свет не кажется дурным.
Их души так черствы! На братние страданья
Они глядят, холодные, без содроганья;
В пустые груди их не льются ядом злым
Ни слезы детские, ни старика стенанья.
Я знаю: прежде мир был хуже и глупей,
И люди были злы, жилося им трудней:
Разврат, коварство, месть, убийство, злоба, казни, —
Рассказы прежних дней и слушать тяжело.
Царило меж людьми бессмысленное зло,
Таилась правда, и порок не знал боязни.
Но эти дни прошли. Страдания отцов
Не вовсе без следа над миром пролетели.
Что день, то новый шаг! К заветной цели
Судьба нас двигает. Но этот путь суров,
И как еще велик безмерно он пред нами!
Как мало пройдено! И кровью и слезами
Еще заплатим мы в течение веков
За счастье правнуков, манящее веками!
Я думаю опять: настанет светлый день,
Его не омрачит завистливая тень,
И солнца яркий луч рассеет все туманы,
На правде заблестит блистательный венец,
Свободен станет мир, и счастлив наконец!
И племена, забыв измены и обманы,
Взаимную любовь в сердцах своих зажгут.
Чистейшие мечты отживших поколений, —
Услада их среди безвыходных мучений, —
Как пышный летний цвет, роскошно оживут.
За этот жданный миг все муки жизни темной.
Все тягости борьбы и доли подъяремной
С тупым отчаяньем толпы людей снесут,
И лучшие из них — с покорностию скромной.
Вспомянут внуки нас в те радостные дни, —
И тихою тоской проникнутся они.
Когда же развернет историк беспристрастный
В творениях своих картины наших зол,
Он будет сам не рад той правде, что нашел:
Насилия позор, и правды вопль напрасный,
И мрак невежества, и цепи, и бичи.
На совести людской бесчисленные раны,
Хищенья, клеветы, безбожные обманы,
Пророки распяты, и правят палачи.
Как юность пылкая, исполнена волненья,
Оплачет наши дни, дни скорби и томленья!
И старость скажет ей: — Утешься и молчи, —
Они покоятся блаженным сном забвенья.

В прекрасный храм моих надежд,
Влекомый юными мечтами,
Я мнил не в красоте одежд
Войти, но голыми ногами,

Чтобы дыханьем суеты
Не осквернить чертог прекрасный,
Обитель светлой красоты,
Богини чистой и всевластной,

Но ей себя поработить,
И на холодные ступени
Пред алтарем ее склонить
Смиренно голые колени.

Когда ж, завидев дивный храм,
Я сел на придорожном камне,
И обувь, сняв, оставил там, —
Дорога стала вдруг трудна мне.

Друзья смеялись надо мной,
Враги мои жестоки стали, —
Они, связав меня, лозой
Меня безжалостно хлестали.

И каждый плеск ветвей нагих,
Терзая тело, словно эхом,
Сопровождался бранью злых
И общим ядовитым смехом.

И каждый шаг я покупал
Ценою крови и страданий,
И жгучий стыд меня терзал,
И страх грядущих истязаний.

И малодушно отступил,
Мои обул, краснея, ноги,
И грезы пылкие смирил,
И стал искать иной дороги.

И так я долго сердце мучил
Тоской напрасной о себе;
Мне самому мой стон наскучил,
И покорился я судьбе.

Здесь ум и сердце праздно дремлют,
На труд не движется рука,
И утомленный дух объемлет
Невыносимая тоска.

Вокруг меня немая мгла,
Во мне — несносное страданье.
Жизнь не щадила, — унесла
Все молодые упованья,
И перед мрачной силой зла
Померкли светлые мечтанья,
И стала жизнь мне не мила.