Игорь Смирнов - Психодиахронологика: Психоистория русской литературы от романтизма до наших дней

Ernest Jones, Über analerotische Charakterzüge (1919). — In: E.J., Die Theorie der Symbolik und andere Aufsätze, Frankfurt am Main 1978, 127.

Мы не думаем, что эрогенные зоны изначально даны человеческому телу. Они возникают у ребенка как такие места, где его психика, достигшая того или иного этапа созревания, может выразить себя через симптом и тем самым сообщить о том, чт о она, собственно, желает , миру. Поскольку Kulturtrieb всегда обладает каким-либо логическим содержанием, постольку мы вправе сказать, что эрогенные зоны соматизируют логику.

Об истории этой строки см. подробно: Л. Ф. Кацис, Поэт-ассенизатор у Маяковского и вокруг. — Даугава, 1990, № 10, 95–104. Первым, кто сделал анально-скатологический мир футуризма предметом (критического) исследование и пародирования, был Чуковский; см. подробно: Б. М. Гаспаров, Мой до дыр. — Новое литературное обозрение, 1992, № 1, 307 и след, (вдогонку за замечательной статьей Б. М. Гаспарова заметим, что название детских стихов Чуковского «Мой до дыр» ритмически и отчасти лексически пародирует пресловутое «дыр бул щел» Крученыха).

Борис Пзстернак, Стихотворения и поэмы в 2-х тт., т. 2, Ленинград 1990. 57. Возможно, что Пастернак полемизирует здесь с Маяковским, который ассоциировал навоз и самоубийство: «Лягу, / светлый, / в одеждах из лени / на мягкое ложе из настоящего навоза, / и тихим, / целующим шпал колени, / обнимет мне шею колесо паровоза » (В. Маяковский, Полн. собр. соч., т. 1, 154; в дальнейшем ссылки на этот том см. в тексте работы).

Исследователи почему-то не замечают того, что в слове «акмеизм» присутствует, помимо всего прочего, также значение «высшая стадия мужского полового возбуждения»; отсюда понятно, почему синонимом «акмеизма» оказывается термин «адамизм», включающий в себя идею первосексуальности. (ср. особенно интерпретацию Гумилевым «адамизма» как «мужественно твердого <���…> взгляда на жизнь»: Н. С. Гумилев, Наследие символизма и акмеизм (1913). — В: Н. С. Г., Письма о русской поэзии , составление Г. М. Фридлендера, Р. Д. Тименчика, Москва 1990, 55). К фаллической коннотации «акмеизма» ср., в частности, программные стихи одного из участников «Цеха поэтов», Нарбута: «Дыши поглубже. Поприлежней щупай. / Попристальней гляди. / Живи, / чтоб купол позолоченной залупой / увил колонны и твоей любви» (Владимир Нарбут, Плоть. Быто-эпос, Одесса 1920,3).

В. В. Хлебников, Собр. соч., III. Nachdruck von Band V der Ausgabe Leningrad 1928–1933, München 1972, 221.

Ср. мотивировку этой автобиографии: «Отныне писатели сами должны писать о своем творчестве — иначе сгинет книга» (Василий Каменский, Его — моя биография великого футуриста, Москва 1918, 6).

Ср.: D. W. Winnicott, The Theory of Parent-Infant Relationship. — In: D. W. W., The Maturational Processes and the Facilitating Environment. Studies in the Theory of Emotional Development, New York 1965, 37–55.

Б. Пастернак, Стихотворения и поэмы , т. 1, 375.

Ср. декларацию одной из авангардистских группировок: «Мы креаторы. Нами уже основан „Креаторий биокосмистов“. Для невежественных мозгов креаторий звучит, как крематорий — и они, пожалуй, правы. Нам действительно необходимо сжечь слишком многое, если не все» (Александр Святогор, Биокосмическая поэтика. — Забытый авангард…, 173).

Ср. стихи Маяковского, запомненные Р. О. Якобсоном: «Я сам умру, когда захочется…» (Бенгт Янгфельдт, Якобсон-будетлянин. Сборник материалов, Stockholm 1992, 33).

К проблеме самоубийства в авангарде ср.: Anne Nesbet, Suicide as Literary Fact in the 1920s. — Slavic Review, 1991, Vol. 50, № 4, 827–835; Olga Peters Hasty, Reading Suicide: Tsvetaeva on Esenin and Maiakovskii — Ibid., 836–846.

Ср. обзор (очень неполный) садомазохистской проблематики в западной литературе, начиная с XVIII в.: Gerhard Falk and Thomas S. Weinberg, Sadomasochism and Popular Western Culture. — In: S and M…, 137–144; ср. также подборку художественных текстов, рисующих насилие: Ästhetik der Gewalt. Ihre Darstellung in Literatur und Kunst, hrsg. von J. Wertheimer, Frankfurt am Main 1986, passim.

Но почему определенные извращения становятся индивидуальными основами текстпрактики в определенные же эпохи (садизм — в период Просвещения, в XVIII в., мазохизм — в пору господства реалистической ментальности)? Мы оставляем ответ на этот очень сложный вопрос открытым.

См.: A. Л. Пастернак, Воспоминания, München е.а. 1983, 98–99; ср.: Л. Флейшман, Статьи о Пастернаке, Bremen 1977, 102 и след.

В отличие от нарративики, прослеживающей происхождение того или иного типа симптоматического поведения, лирические тексты могут быть поняты в плане психотеории жанров как вербализация результатов травмы, которая владеет их авторами. Тогда как в поэме «Облако в штанах» Маяковский реконструировал генезис своего садизма, его лирические стихотворения (например, «Нате!») суть агрессивные жесты, адресованные миру:

Ср. анализ этого рассказа: А Флакер, «Дитё» Всеволода Иванова, не ставшее взрослым. — Russische Erzäklung. Russian Short Story. Русский рассказ , hrsg. von R. Grübel, Amsterdam 1984, 357–371.

Этот мотив бытует и в символистской прозе, но в ней человек попадает в космос, не будучи агенсом, — как пациенс, не по своей воле (героя «Красной звезды» А. Богданова похищают с Земли пришельцы-марсиане). В символизме не столько человек рвется в космос, сколько космос вторгается в земную жизнь. Обратим внимание и на то, что в авангардистском словесном искусстве покорение космоса совершается не просто с познавательной целью (как, например, у Жюля Верна), но и с некоторой агрессивно-захватнической (воспитанник партизан у Вс. Иванова будет добывать на Луне золото, космический полет в «Мы» подытоживает собой развитие репрессивного общества, герои «Аэлиты» принимают участие в марсианской революции).

С другой стороны, питающий материнский орган для садиста смертоносен, откуда образ казнящего вымени в «Заблудившемся трамвае» Гумилева: «В красной рубашке, с лицом как вымя, Голову срезал палач и мне…» (Н. Гумилев, Собр. соч. в четырех тт., т. 2, Вашингтон 1964, 49).

Разумеется, уголовная тематика обычна и для доавангардистской литературы. Однако там преступник либо показан не-садистом (благородные романтические разбойники; жертвующий своей моральной чистотой ради разбойного продолжения неудавшейся революции Сашка Жегулев у Л. Андреева), либо оценивается как сугубо негативное явление.