Лев Кривицкий - Эволюционизм. Том первый: История природы и общая теория эволюции

Однако такое понимание, как мы увидим дальше, вернется к Шмальгаузену при рассмотрении фактов эволюционной морфологии, связанных с развитием адаптивных модификаций. Главный вопрос, на который стремится ответить Шмальгаузен – как объяснить факты генетики с помощью дарвиновской теории отбора. Он критикует неодарвинистов, к которым впоследствии причислили и его самого, прежде всего за то, что они сводят отбор к роли дифференцирующего фактора, не учитывая его интегрирующего характера.

Но на вопрос об отношении мутационной теории эволюционных изменений к дарвиновской теории отбора Шмальгаузена отвечает как типичный неодарвинист. «Ясно, – категорически высказывается он, – что Дарвин построил свою теорию на мутационной изменчивости и нет никаких оснований противополагать мутационную теорию Дарвину… Единственное отклонение, которое мы должны допустить в отношении дарвиновского понимания неопределенных вариаций, состоит лишь в принятии нами скачкообразного характера отдельного изменения. Такое представление было Дарвину действительно совершенно чуждо, так же как было неясно и самое возникновение новых качеств в эволюционном процессе. В деле фактического изучения мутационной изменчивости генетика все же ушла далеко вперед» (Там же, с. 129).

Постоянное стремление Шмальгаузена к тому, чтобы примирить с классическим дарвинизмом фактическое изучение мутационной изменчивости генетикой, в котором она, несмотря на ряд ошибочных заключений о неизменности генов и прямом действии генов на признаки, все же ушла далеко вперед, побуждает его к безоговорочному принятию еще одного поспешного заключения, сделанного на базе современной ему генетики. Это заключение состоит в том, что мутационные изменения являются единственным источником эволюционных новшеств, а отбор лишь накапливает эти изменения в определенном направлении.

Все это так похоже на теорию Дарвина, что даже Шмальгаузен не обнаруживает отличий и принимает в этом вопросе мутационистский неодарвинизм за аутентичный дарвинизм. Он видит отход неодарвинистов от дарвинизма в отрицании значения модификаций в эволюции. Но если модификации не несут в себе ничего нового и представляют собой абсолютно не влияющие на наследственность результаты исторически сложившихся норм реакции организмов на изменения среды, то откуда же может произойти значение модификаций в дальнейшей эволюции?

Шмальгаузен рассматривает адаптивные модификации как изменения, обусловленные существованием сложной исторически сложившейся реакционной системы. Он вносит в понимание модификаций историзм. Но этот историзм обращен в прошлое, а отнюдь не в будущее. История же не заканчивается прошедшим временем. И Шмальгаузен относит модификации за счет прошлой истории видов организмов, в которой формировались генетически закрепленные нормы реакции. Это верно в том отношении, что, вопреки ламаркистам, при сохранении однотипных форм биологической работы любые виды будут воспроизводить те модификации, которые отражают способы реагирования организмов на ограниченное разнообразие условий жизни в уже освоенной ими среде.

Однако для освоения условий жизни в еще не освоенной экологической среде эти формы биологической работы и выработанные на их основе модификации становятся непригодными. Для эволюциониста XX века, поставленного перед чрезвычайно узким выбором под давлением фактов генетики его времени, был так или иначе ясен вопрос о путях видообразовательной эволюции: если модификации не создают нового в эволюции, а только отражают нормы реагирования на уже испытанные в истории того или иного вида воздействия среды, значит, новое в эволюции может происходить только за счет неприспособительных реакций – мутаций. А поскольку эти реакции случайны, неопределенны и ненаправленны, для их выстраивания в тенденцию, ведущую к видообразованию, необходим «руководящий» фактор – естественный отбор.

Так в духе сталинской системы, в которой он вынужден был жить и работать, иногда выражается Шмальгаузен в применении к отбору, хотя как ученый он прекрасно понимал тщетность лысенковских попыток «руководить» эволюцией. «История организмов, – полагает Шмальгаузен, – наложила яркий отпечаток на особенности его модификационной изменчивости, и это лучше всего доказывает историческую обоснованность последней. Никакой иной механизм, как только естественный отбор организмов, обладающих наиболее благоприятной системой реакций, обеспечивающих их жизнь в данных меняющихся условиях, не может быть ответственным за развитие целесообразной модификационной изменчивости» (Там же, с. 143).

Все здесь правильно, логично, соответствует и исходным положениям дарвинизма, и уровню знаний XX века. Ничто не позволяет «говорить об историческом «фиксировании» модификаций, как это делают Вайденрайх и другие неоламаркисты» (Там же, с. 141) Шмальгаузен рассматривает модификации как варианты и проявления видовой устойчивости организмов, т. е. прочности наследования, а мутации – как нарушения этой прочности наследования. Отсюда вполне закономерно вытекает вывод, что именно эти нарушения прочности являются внутренними источниками всего нового в развитии, а отбор только накапливает эти новшества и направляет их к определенному результату.

Но сам Шмальгаузен как морфолог, натуралист и дарвинист остается не очень доволен этим приговором, который вынесен эволюции мутационистским характером генетики XX века. Его научную совесть терзает сама нелепость признания доказанным, будто все новое в эволюции достигается нарушениями в наследственности, а не мобилизационными усилиями организмов, которые сами определяют характер и содержание своей эволюции в постоянной борьбе за существование. И он предпринимает углубленное исследование модификаций, чтобы вернуть свойственное Дарвину понимание эволюционной значимости борьбы за существование и мобилизационной активности организмов, которое было выброшено за ненадобностью из теории эволюции мутационистским неодарвинизмом.

Методология, с которой Шмальгаузен приступает к исследованию модификаций как фактора эволюции, связана с пониманием следующего обстоятельства: «если организм развивается в относительно постоянной среде, то его модификабельность будет небольшой; если эта среда сильно изменчива, то модификабельность может быть выше» (Там же, с. 142–143). Это положение вплотную подводит его к представлению о важности преадаптивных состояний организмов, хотя теорию преадаптаций Кено он сам неоднократно и вполне справедливо критикует за ее вполне очевидные недостатки. Шмальгаузен прекрасно понимает, что именно преадаптивные возможности организмов, которые способствуют их проникновению в новые адаптивные зоны, связаны именно с их, как он выражается, модификабельностью. Это и обусловливает эволюционное значение модификаций.