И. Родионов - Наше преступление

ГѴІ.

— Ну, К&тюшка, сестрица моя родненькая, сказы-вай, когда пріѣхала? — садясь за столъ, говорилъ онъ совершенно другимъ, нѣсколько заискиваюіцимъ голо-сомъ и сѣрые глаза его свѣтились мягко и любовно, а интонаціями и красотой говора немного напоминалъ свою мать.

— Пріѣхала на своёхъ на дво^хъ. Видишь/сколько дѣловъ передѣлала.

— Да вижу, вижу, — отвѣтилъ онъ. — То-ись вб какъ тебѣ благодарны, а то день-деньской маешься-маешься, придешь домой, што собака голодный и ни-чего не прибрано, ничего не припасено. И все мы съ Егоркой отдувайся. Видишь, молодуха-то наша все не-можетъ... — кивнулъ онъ бородой въ сторону матери.

— Да ты скоро въ гробъ меня вгонишь, — отозва-лась Прасковья.

Леонтій ничего не отвѣтилъ и, подойдя къ печи, закричалъ во всю мочь:

— Батюшка, слѣзай! Ужинаготова! Егорушка, чего стошпь? раздѣвайся да садись, а ты чего пришла? — обратился онъ къ Еленѣ. — Садись... хлѣбъ-соль на столѣ, а руки своб.

— А-а-а... — промычалъ старецъ, привычнымъ движеніемъ оперся обѣими руками о край печки и не-тороплцво, мягко стуцаддощре1^п_КВ2В 1Ш.' ,^• осторожно сиустился на полъ и, обдергивая опоясан-ную тонкимъ пояскомъ рубаху изъ толстой домоткани-ны, которая болталась на немъ, какъ на палкѣ, подо-шелъ къ столу.

Вся семья, кромѣ Прасковьи, сѣла ужинать. Ста-рецъ ни съ кѣмъ не говорилъ, какъ будто даже никого нс замѣчалъ и очень мало, опрятно и разсѣянно ѣлъ.

Леонтій мотнулъ головой въ сторону старца.

— Плохъ нашъ отецъ сталъ, Катюшка, — сказалъ Леонтій, — должно, скоро помрётъ. До нонѣшняго году все не давалъ мнѣ ригу топить, Все самъ. «Глупъ, го-воритъ, ты, Левонъ, молодъ, даромъ много дровъ изве-дешь, а то спалишь». А нонче на сорокъ шестомъ году разрѣшилъ. «Топи, говоритъ, Левонъ, а' я погляжу». Значитъ, близкой конецъ чуетъ.

— А молотитъ, не отстаетъ? — спросила Катерина.

— Какое молоченье! Ковыряется помаленьку, да мы съ его настоящей-то работы и не спрашиваемъ.

Всѣ молча взглянули на никого не обращавшаго вниманія старца съ той беззастѣнчивой безцеремонно-стью, съ какой разглядываютъ искалѣченную лошадь, обреченную на живодерню.

Леонтій вдовѣлъ шестнадцатый годъ. Въ ранней юности онъ — скромный, застѣнчивый, не знавшій жен-щинъ. полюбилъ дѣвушку изъ сосѣдней деревни. Де-вять лѣтъ тянулось это чистое чувство. Отецъ не про-тивился женитьбѣ Леонтія на Марьюшкѣ, но дѣвушка была больна чахоткой, и Прасковья слышать не хотѣла о союзѣ съ ней сына. Когда Леонтій просилъ ея благо-словенія на бракъ, она всегда отвѣчала ему одно и то же:

— Подумай, Левушка, надолго ли твоѳ женатоѳ житье-бытье будетъ? Родитъ тебѣ робенка и помретъ. Што за корысть, не успѣвши ожениться, остаться мо-лодымъ вдовцомъ да еще съ робенкомъ на рукахъ?!

На десятомъ году Леонтій упалъ матери въ ноги.

— Мама, благослови!,. . . ,

Стала-было старуха со своимъ обычяымъ душев-нымъ краснорѣчіемъ приводить прежніе доводы, но сынъ уперся.

— Не то што на годъ, а хошь на часокъ на одинъ, а пущай моей будетъ Марьюшка, а ежели не благо-словишь, мама, нонче же на столѣ лежать буду!

Мать уступила. Счастіе Леонтія и Марьюшки было полное, но продолжалось недолго. Никогда они ни на одинъ день не разлучались, никогда даже косо не взглянули другъ на др^га. Годъ спустя Марьюшка ро-дила Егора, а еще черезъ полгода скончалась.

Мужикъ лѣтъ пять подъ-рядъ плакалъ, не осушая глазъ, ожесточался и ропталъ на Бога. За красиваго, молодого вдовца, це пьющаго, съ достаткомъ, каждая дѣвка въ округѣ не прочь была выйги замужъ. Отецъ и мать хлопотали снова женить Леонтія, но когда упрашивали его ѣхать свататься, онъ такъ раздражался, какъ если бы ему наносили кровное оскорбленіе.

— Одно.солнце на небѣ, одна любовь на сердцѣ, — говаривалъ онъ. — Закатилось мое солнышко, видно, такъ Богъ судилъ, а другое меня не обогрѣетъ.

Онъ горячо привязался къ своему ребенку, самъ былъ для него и матерью, и нянькой, и во время его болѣзней сидѣлкой и потомъ признавался, что не будь у него Егора, онъ не вынесъ бы потери жены и нало-жилъ бы на себя руки. Бабы для него не существовали и чистотою жизни до сего времени онъ для всѣхъ одно-сельцевъ являлся недосягаемымъ примѣромъ. Когда мальчикъ сталъ подрастать, Леонтій, прежде не знав-шій вкуса вина, началъ понсмногу пить; къ ребенку сталъ относиться все суровѣе и строже и за малѣйшую провинность или оплошность билъ жестоко.

За ужиномъ Леонтій приступилъ къ тому дѣлу, ко-торое занимало его съ того самаго дня, когда онъ уз-налъ о несчастіи съ покойнымъ зятемъ. Ему хотѣлось перетянуть къ себѣ на житье сестру, потому что безъ

167

эдорова, хозяйство шло пс шатко, не валко, теперь же все валилось изъ рукъ, потому что ему вдвоемъ съ Его-ромъ приходилось выполнять и мужицкую и бабью работы; упущенія были на каждомъ шагу; порядокъ никакъ не налаживался и жилось всѣмъ очѳнь тяжко.

— Што-жъ твоя ласковая свекровушка и лошадку пожалѣла? Въ такую даль да по распутицѣ отпустила тебя брюхатую? Дойдешь, молъ, доченька, пѣшомъ! — Послѣднюю фразу Леонтій сказалъ такъ, какъ должна бы сказать Акулина. Передраздиваніе вышло настолько удачнымъ, что всѣ за столомъ, кромѣ глухого старца, разсмѣялись.

, — Мамынька меня до утрія оставляла. По утрію Аѳрня свезъ бы, да я не осталась.

— Знаю твою свекровушку, знаю. «Мягко стелетъ, да жеетко спать». Тебя-то она можетъ улестить сло-вами, туману-то умѣетъ напустить, да меня-то не про-ведетъ. Всю подоплеку ейную знаю. Теперь она кругъ тебл похаживаетъ, штобы ты безъ разгиба на ее ра-ботала, да на робятъ ейныхъ, а какъ поставишь ихъ на ноги, такъ тотъ жѳ Аѳонька взашей тебя выпретъ изъ избы. Дай только ему жениться. А пузо у тебя вопъ выше носа вздулось; того и гляди, ,не нонче-завтра разсыпешься... А куда пойдешь съ робенкомъ на рукахъ? Въ лѣсъ на морозъ?

— Тебѣ прямое дѣло, Катюшка, жить съ братомъ да съ отцомъ съ матерью. Свои-то родные не оби-дятъ, — сказала Елена.

— Вотъ, вотъ... — подтвердилъ Леонтій.

— Да право, — горячѣе продолжала Елена, очень довольная, что попала въ тонъ. — Ты у насъ въ семьѣ самая меныпая и самая любимая. Кто тутъ тебя оби-дитъ?! а тамъ у свекрови-то все-таки въ чужой сѳмьѣ. Какъ бы хорошо въ гостяхъ ни было, а дома все лучше...

—Вѣдь я знаю, подо что она подбирается, твоя свекровка-то,—продолжалъ Леонтій, покончивъ съ кар-гошкой и принимаясь за молоко. т-Ей смерть какъ

Хочется получить твою корову и овцу. Я кривйть душою по умѣю, сохрани Господь. Никто про ЛеВона ІІетрова не скажетъ, что ёнъ покривилъ душой, и чужимъ не покорыствуюсь, хошь насыпь мнѣ горы золотыя. Нашъ отецъ вонъ другой вѣкъ живетъ, а спроси въ округѣ: кто справедливѣе нашего отца? Никого нѣтъ. Енъ жилъ по справедливости и йамъ такъ жить приказывалъ. И разъ корова и овца твое, значитъ, онѣ твое, и дѣло свято. -И ежели бы твоему Ивану Тимофеичу Богъ вѣку продлилъ, што-жѣ, Сери и корову, и овцу, но штобы отдать твоей све-кровкѣ — нѣту на то моего согласія, потому она по-выжметъ изъ тебя соки, заберетъ твое добро, а по-томъ тебя же выгонитъ.