Вольфганг Киссель - Беглые взгляды

Здесь обнаруживается связь со специфическим пониманием путешествия Осипом Мандельштамом, о чем идет речь в «Разговоре о Данте»: «У Данта философия и поэзия всегда на ходу, всегда на ногах». И в другом месте «Разговора»: «Произнося, „солнце“, мы совершаем как бы огромное путешествие, к которому настолько привыкли, что едем во сне». Искусно говорить означает находиться в путешествии: «Поэзия тем и отличается от автоматической речи, что будит нас […] и мы припоминаем, что говорить — значит всегда находиться в дороге».

Так образуется принцип путешествия, стремление отдавать себя чужому и принимать его, основа поэтики и рецептивной эстетики Мандельштама. Путешествие, толкуемое метапоэтически, в качестве метафоры, находится (как сказано в «Разговоре» относительно Песни Одиссея в Inferno «Божественной комедии») в циркуляционной системе — то есть обладает свойством, связывающим человека с морем: «Начало путешествия заложено в системе кровеносных сосудов. Кровь планетарна, солярна, солона» [326] Мандельштам О. Сочинения / П. Нерлер. М.: Художественная литература, 1990. Т. 2. С. 217, 223, 234. Далее — Мандельштам О. Сочинения. .

Поэтологические принципы, скомбинированные с бахтинским понятием хронотопа, с акмеистской концепцией памяти и культурного пространства, топографией чужого и отрицанием автобиографического, образуют соответствующий теоретико-методический базис для анализа и толкования текстов Осипа Мандельштама, возникших в процессе путешествия или после него.

Темой моего исследования являются поэтически медиализированные путешествия Мандельштама в Крым, то есть такие стихотворения, как «Золотистого меда струя из бутылки текла…», «Меганом» («Еще далеко асфоделей»), «Феодосия», «Холодная весна, голодный Старый Крым…», и четыре прозаических очерка, объединенных под общим названием «Феодосия». Этими текстами, которые лишь кажутся гетерогенными, а на самом деле при чтении образуют поэтическое единство, Мандельштам вписал себя в предшествующий культурный дискурс, который я, ориентируясь на такие понятия, как «Петербургский текст», «Кавказский текст», «Итальянский текст», хочу назвать «Крымским текстом» [327] Крымским текстом я хочу назвать его разные проявления — такие как мифы (об Артемиде, Ифигении и др.), литературные тексты, мемуары, путевые отчеты, дневниковые записи, письма, фильмы (например, снятый в 2003 году А. Попогребским и Б. Хлебниковым фильм-путешествие «Коктебель») и пр., — входящие в интермедиальный дискурс, где текст и пространство вступают во взаимодействие. Для А. Люзыго, напротив, русская литература является всеохватывающим понятием, в которое вписывается и Крымский текст. Ср.: Люзый А. Крымский текст в русской литературе. СПб.: Алетейя, 2003. . Имеется в виду глобальный текст, в целом тематизирующий природу и культуру региона «Крым», который писался рядом авторов в течение более чем двух столетий. Я назову здесь лишь некоторых из них: Мессершмидт, Паллас, де Сегюр, Йозеф II, де Линь, И. М. Бобров, Муравьев-Апостол, Пушкин, Мицкевич, Гоголь, Фет, Лев Толстой, Белый, А. К. Толстой, Цветаева, Мандельштам, Волошин, Бунин, Анненский, Сергеев-Ценский, Булгаков, Казакова, Аксенов, Попов, Улицкая и Пелевин.

Художественный хронотоп (в котором, по Бахтину, пространственные и временные свойства сливаются в одно многосмысловое текстуальное целое) в случае Крыма ( Крым по-монгольски — «крепость») с исторической точки зрения представляет собой греко-скифско-татарско-генуэзско-еврейско-османскую территорию; она была захвачена и аннексирована Россией в 1783 году при Екатерине II и, вследствие принадлежности к древней Тавриде, вошла в качестве Таврической области в новую русскую губернию, а покоритель Крыма Потемкин был пожалован княжеским титулом (Князь Таврический) [328] Jilge Wilfried. «Krim (Крым)». Lexikon der russischen Kultur / Hg. Norbert Franz. Darmstadt: Wissenschaftliche Buchgesellschaft, 2002. S. 244–248. Далее — Lexikon der russischen Kultur. . Вновь основанные города получили в процессе преодоления восточных влияний греческие названия (Севастополь, Симферополь). На этом полуострове с мягким климатом и экзотическим флером русские дворяне получали поместья; Крым стал местом национальной самоидентификации русского образованного общества в смысле отторжения последним Востока [329] Отрицание исторических традиций покоренного народа (в данном случае татар) — типичная примета колониального дискурса, как его изобразил Эдвард Сайд в работах «Ориентализм» (1978) и «Культура и империализм» (1993). Покорение и русификация Крыма идеологически и пропагандистски базировались на оппозиции: активный Запад versus инертный Восток, прогрессивность versus отсталость, цивилизация versus варварство. Эта дихотомия легла в основу и устроенной Потемкиным грандиозной инсценировки — «путешествия в Тавриду», которое было предпринято в 1787 году Екатериной II в сопровождении иностранных послов и кайзера Йозефа II и во время которого ей и мировой общественности должны были быть продемонстрированы успехи русской «колонизации». Ср.: Jobs! Kerstin S. Die Taurische Reise von 1787 als Beginn der Mythisierung der Krim// Archiv für Kulturgeschichte. 2001. № 1. S. 121–144. . Сузи Франк было установлено, что оппозиция Север — Юг продолжала концептуализироваться со времени Несторовой летописи, причем за образом Юга романтизм «закрепил связь с изобилием эстетического и, соответственно, чувственного (aisthetisch), доступного восприятию, то есть визуального» [330] Frank Susi. Süden (юг) // Lexikon der russischen Kultur. S. 434–435. . Лексемы, обозначающие такие эстетико-визуальные качества, как «роскошь» и «прелесть» (представленные в женском роде), фигурируют в качестве ключевых слов этого дискурса [331] Ibid. S. 434. . Кристина Энгель подчеркивает, что общества имеют тенденцию к оформлению пространства согласно представлениям о небе, аде и чистилище. В то время как, по ее мнению, Кавказу «в коллективном воображении /отводится / роль чистилища», а Сибирь фигурирует как «адское место», в случае Крыма доминируют «представления о счастье в раю», где на первое место выступают «тепло и ландшафт» [332] Engel Christine. Construction of Russian Identity in Feature Films on the War in Chechnya Vortrag beim ICCEES-Kongress. Berlin. Juli 2005. Ungedr. Manuskript. S. 1. .

Осип Мандельштам, путешествовавший по Крыму в 1915–1933 годах, встречал там «свое чужое», попадая, как описывает структурное отчуждение феноменолог Бернхард Вальденфельс, в «сеть, в которой переплетается свое и чужое» [333] Waldenfels Bernhard. Topographie des Fremden. Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1997. S. 140. ; пространство Крыма усваивалось Мандельштамом как эллинистическое культурное пространство, пронизанное «тончайшим телеологическим теплом» («О природе слова»). Присущая акмеизму «тоска по мировой культуре», культ греко-римской древности (в противоположность враждебно настроенному к прошлому футуристическому авангарду) обусловливают в творчестве Мандельштама доминанту коллективной памяти, ее аккумулирование в медиуме текстов, при этом индивидуальная [334] «What are we dealing with in Mandelstam’s creative autobiography is impersonal memory, the kind of memory that since antiquity has been related to the mythological figure of Mnemosyne and the Platonic understanding of anamnesis», — подчеркивает Леон Барнет в своей статье «The Guests of Reality: Mandelstam and Anamnesis» // Mandelstam Centenary Conference / Hg. Robin Aizlewood / Diana Myers. Tenafly: Hermitage Publishers, 1994. S. 155–172. Hier S. 155. , автобиографическая память отступает на задний план в качестве эфемерной и несущественной по отношению к духу эпохи, к «шуму времени». Ульрих Шмид замечает в своей книге «Наброски собственного Я» («Ichentwürfe») [335] Schmid Ulrich. Ichentwürfe. Zürich: PANO, 2000. S. 396. , что автобиография XX века уже не может быть описана как литературный жанр, но только как модус высказывания. Современное восприятие растворяет любую индивидуальную биографию в категориях случайного, а позднее даже в абсурде. Осип Мандельштам обозначил это явление в своем эссе «Конец романа» (1928) [336] Мандельштам О. Сочинения. Т. 2. С. 201–205. Здесь с. 203. , где провозгласил не только распад, но и «катастрофическую гибель биографии» и самого романа. Следуя этой логике, Мандельштам в своем прозаическом тексте «Шум времени» (1925) выступает против автобиографической традиции в русской литературе: