Вольфганг Киссель - Беглые взгляды

Общим названием «Феодосия» объединены четыре очерка ритмической прозы, которые появились в 1925 году как часть цикла «Шум времени». В ассоциативных прозаических произведениях «Начальник порта», «Старухина птица», «Бармы закона», «Мазеса да Винчи» [348] Четыре прозаических очерка «Феодосии» цитируются по изданию: Мандельштам О. Сочинения. Т. 2. С. 50–58. речь идет о путевых картинах, в которых Мандельштам играет привычными условностями в поисках их равноценной передачи искусством слова. Он представляет моментальные зарисовки, атмосферу отдельных сцен, характеры обитателей измученного войной города. Так, в «Начальнике порта» дана картина довоенной Феодосии, более напоминавшей не «гнездо хищников» Геную, но «нежную Флоренцию», где вся знать писала стихи и при приезде поэта-символиста Волошина впадала «как бы в античное умиление». Но очерк рисует и портрет начальника порта Александра Александровича, который во время войны из спящего «морского котенка» превратился в «гражданского морского бога» и «покровителя купцов», принимал бездомных путешественников и великодушно разрешал им ночевать в управлении порта. «Старухина птица» изображает жизнь и страшный покой в карантинной слободке Феодосии. Это «жалкий глиняный Геркуланум», где путешественник снимал жилье у старушки, которая так заботилась о нем, что «соблазн стать старухиной птицей» был велик, особенно в то время, когда «лучше было быть птицей, чем человеком». Очерк «Бармы закона» описывает южный город-амфитеатр, который предлагал «мирное посредничество и земле, и небу, и морю» [349] Там же. С. 55. . Этот теплый эллинский портовый город, где теперь наемники использовали «возможность безнаказанного убийства», но жили и люди, подобные полковнику Цыгальскому, который нянчил свою слабоумную, похожую на гадалку сестру, писал стихи и мечтал о России, «увенчанной бармами закона», что напомнило путешественнику «почерневшую от дождя Фемиду на петербургском Сенате» [350] Мандельштам О. Сочинения. Т. 2. С. 56. :

Черное море надвинулось до самой Невы; густые, как деготь, волны его лизали плиты Исакия, с траурной пеной разбивались о ступени Сената [351] В основании образа (точно так же, как в стихотворении «Золотистого меда струя») лежит традиционное для представителя русского образованного общества восприятие Крыма «как субститута Греции», замечает Сергей Аверинцев в статье «Золотого меда струя из бутылки текла…» (Mandelstam Centenary Conference (см. примеч. 10 /В фале — примечание № 333 — прим. верст. /). С. 18–20). Он указывает и на стихотворение Мандельштама, написанное в Крыму в 1915 году «Бессонница. Гомер. Тугие паруса», которое концентрируется вокруг воплотившейся метафоры: после прочтения списка кораблей в «Илиаде», Черное море подступает к изголовью бессонного лирического Я. Рената Лахман в своей книге «Gedächtnis und Literatur» (Frankfurt am Main: Suhrkamp, 1990. S. 394–403) дала удачную интерпретацию этого стихотворения; правда, здесь явно отсутствует ссылка на дантевскую Divina Commedia, где заключительный стих Paradise строка «l’amor che move il sole e l’altre stelle» («любовь движет солнце и светила») образует исходный любовно-теологический посыл для строки 9: «И море, и Гомер — все движется любовью» в стихотворении Мандельштама, соединяющем (культуру) море и Гомера «a mor(e) » по принципу анаграммы. Ср.: Мандельштам О. Камень. Ранние стихотворения 1908–1915. .

В центре очерка «Мазеса да Винчи» — образ владельца каменного дома в сухом «верхнем» городе, который сам создал себе художественный псевдоним, добавив к еврейской фамилии Мазес [352] По сообщению Э. С. Гурвич, в Феодосии был художник по имени Моисей, или же Мозессо. Ср.: Мандельштам О. Сочинения. Т. 2. С. 404. женское окончание и превратив ее в личное имя, увенчанное фамилией «да Винчи», своего великого образца для подражания. Спальня чудака Мазеса, человека с женскими плечами, который рисовал только самого себя и «этюды с адамова яблока», своим хаосом из рисовальных принадлежностей, красок и книг уподоблялась «плывущему ренессансному кораблю» и «мастерской славного Леонардо».

Во втором прозаическом очерке «Старухина птица» находится семантически ключевое место всего цикла, восходящее к более раннему стихотворению «Феодосия» с дополненным древнегреческим мотивом овечьей шкуры (не Золотого руна символистов): «теплый и кроткий овечий город превратился в ад». Миролюбивость, претерпев метаморфозу, стала войной, тепло — холодом, прежний идиллический locus amoenus превратился в голодный ад.

Проводимое Сталиным «раскулачивание» привело в 1932–1933 годах на юге страны к голоду, жертвами которого стали от 2 до 7 миллионов человек. Когда Осип и Надежда Мандельштам 18 апреля 1933 года приехали в Старый Крым, они пережили шок от увиденного там: изнуренные голодом люди молили о куске хлеба, взламывали покинутые крестьянские дома в поисках муки. Чета Мандельштамов вынуждена была привезти свой скудный паек из Москвы, потому что в Крыму не было больше хлеба. Осип Мандельштам, потрясенный видом разрушенного рая и переживанием «радикального отчуждения» [353] Бернхард Вальденфельс в «Топографии чужого» (см. примеч. 10 /В фале — примечание № 333 — прим. верст. /) пишет о разных ступенях чужого; при этом в качестве самой экстремальной представляет «радикальное отчуждение» (С. 36–37), при котором между своим и чужим не остается ничего общего. , не допускающего никакого сближения, написал в 1933 году одно из своих самых горьких политических стихотворений «Холодная весна, голодный Старый Крым». Это стихотворение находилось в его следственном деле, когда в мае 1934 года Мандельштама допрашивали на Лубянке. Сравнение «как при Врангеле» (то есть как во время Гражданской войны) звучало острым осуждением предательского «голодного оружия» Сталина. Историки говорят в этой же связи о «голодоморе» (см. специальный номер журнала «Osteuropa» 2004, 12) [354] «Osteuropa», 2004, 12: Vernichtung durch Hunger. Der Holodomor in der Ukraine und der UdSSR. Berlin: Wissenschaftsverlag. Статьи Рудольфа А. Марка, Герхарда Симона, Эгберта Яна, Владимира Тендрякова, Станислава Кульчецкого, Рикарды Вульпиус, Николауса Катцера, Юрия Шаповала, Вильфреда Ильге, Валерия Васильева, Рольфа Гебнера и Дмитро Злепко. . С моей точки зрения, анализ текста этого стихотворения выявляет нехарактерные для русской языковой нормы повторы сочетаний звуков /ал/, /али/, /ста/, /а…и…н/ и, соответственно, их метатез, которые придают стихотворению явствующую из субтекста форму апелляции: