Владимир Петров - Горечь таежных ягод

Просеков чувствовал, как немеют, колючим холодком наливаются пальцы: если он не сумел разгадать замысел воздушного нарушителя, это равносильно проигрышу.

А вдруг и в самом деле «ноль третья» избрала иной маршрут, ушла, например, вдоль границы, прикрываясь хребтом, чтобы где-то дальше нырнуть на нашу территорию?

Он же умышленно сузил зону поиска…

Просеков на мгновение представил себе картину: в сумрачном ущелье, будоража грохотом мотора каменные россыпи, ловко лавирует над изгибами реки камуфлированный пятнистый самолет… Летчик уверен: еще несколько минут — и впереди откроется широкая долина, за которой заканчивается пограничная зона. Пилот отлично знал это — с ним провели не один розыгрыш предполагаемого полета.

Просеков отсчитывал секунды, мгновенно перемноженные на скорость, и твердо, устойчиво переставлял карандаш стеклографа по целлулоиду масштабной сетки: здесь, теперь, должно быть, здесь… Теперь здесь. Он знал: будет засечка, стоит только на миг попасть самолету в цепкий луч локатора.

В кабине томительная звенящая тишина. Тяжко дышит рядом Кузнецов, в багровом отблеске видна его блестящая скула. Круг за кругом неслышно и мягко скользит по экрану развертка, демонстрируя его обманчивое безмолвие.

На столике верещит трубка радиотелефона: командный пункт упрямо и раздраженно требует координаты «ноль третьей»…

И вдруг, как порыв ветра, как холодные брызги, врываются в душный полумрак слова:

— Есть цель!! Выдаю координаты «ноль третьей»!..

Это кричит Розмарица, начисто забыв о своей сержантской солидности.

…А еще через несколько минут — уютный каменный дворик, мощенный шершавыми гранитными плитами, солнечный разлив в голубом просторе, терпкий осенний воздух, настоянный на запахах карагайника, нагретых скал и еле уловимых кизячных дымков. На крыльцо вышел ефрейтор Мелекесов в белой поварской куртке, чихнул и трижды торжественно ударил в гонг, призывая солдат к обеду.

Покусывая фильтр сигареты, Просеков глядел туда, где у невидимой границы только что разыгралась молниеносная схватка, рискованная и бескомпромиссная. На сочно-голубом небосклоне нехотя таяли, растушевывались два инверсионных следа, оставленные перехватчиками.

Неподалеку нетерпеливо топтался Кузнецов, то и дело поправлял пилотку на голове, старательно одергивал гимнастерку. Видно, очень уж хотелось ему поговорить. Однако Просеков не спешил — ничего, подождет. Пускай поостынет как следует, придет в себя.

Наконец Кузнецов не выдержал, сделал несколько шагов.

— Ну как, Кузнецов? Посмотрел?

— Здорово, товарищ старший лейтенант! — Кузнецов сокрушенно помотал головой. — Прямо настоящий бой! У меня, поверите ли, вся гимнастерка мокрая. Ведь получается, мы как пограничники. Правильно пишут: часовые воздушных границ.

— Конечно, правильно, — сказал Просеков. — Только ты об этом не мне говори. Кому? Сержанту Розмарице.

— А что, — не смутился Кузнецов. — Я и ему скажу.

— Вот пойди и скажи. Да кстати, не забудь перед ним извиниться.

К ночи с севера пришли тучи. Одна из них, свинцово-бурая, набрякшая, зацепилась за вершину и стала, как на якорь. Все на «верхотуре» потонуло в беспросветной мгле. Внизу в долинах шел частый дождь, а здесь не упало ни капли, зато стены и крыши, брезентовые чехлы, гимнастерки солдат, даже простыни и одеяла за каких-нибудь полчаса сделались влажнолипкими.

Однако рассветный ветер растрепал тучу, оставив лишь пепельно-серый клок, упрямо вцепившийся в скальную макушку.

На утреннем построении солдаты довольно щурились под солнцем, слушая радиограмму-благодарность командующего, которую зачитывал Просеков. На левом фланге, неестественно выкатив грудь, рядовой Кузнецов старательно скандировал слова: «Служим Совет… Союзу!»

Конечно, благодарность эту он лично, пожалуй, еще и не заслужил, но она адресовалась и ему, как и «всему личному составу».

После команды «разойдись» Просеков подозвал его:

— Рядовой Кузнецов, отправляйтесь в Ахалык за почтой.

— Есть!

По неписаной традиции на него как на новичка возлагались обязанности внештатного почтальона. На очередные полгода.

Солдат не скрывал радости и нетерпения. В этом был резон: приятно все-таки первому, прямо из почтового мешка, а не из третьих рук получать адресованное тебе письмо.

Пока они говорили о том, сколько каких газет, журналов получать для точки, где расписываться за ценную и заказную корреспонденцию, как оформлять переводы и посылки, Кузнецов все обдумывал свое «рацпредложение». Оно было вполне дельным. Как бывший продавец Кузнецов предлагал организовать в казарме киоск на общественных началах. «Мыло, паста, сигареты, спички, печенье и конфеты. С десятирублевым недельным оборотом».

Просеков улыбался, слушал его.

— Не все сразу, Кузнецов. Сходишь за почтой, тогда и обсудим.

— Есть!

Просеков наблюдал из окна, как легко и ловко прыгал Кузнецов по каменистой тропинке, сбегая вниз, пока окончательно не исчез среди зарослей карагайника.

Всего лишь сутки назад Кузнецов пылил метлой под окном городской казармы. А вот теперь он спешил вниз с кирзовым почтовым ранцем на спине, самый желанный, самый долгожданный на «верхотуре» человек. И так будет сегодня, и завтра, и каждый день.

О возвращении Кузнецова Просеков догадался по неожиданному радостному гомону, который вырвался из окон казармы. Пришлось срочно вызывать Кузнецова в канцелярию.

— Впредь, — сухо сказал Просеков, — почту приносить только сюда. И здесь сортировать. А раздавать будет дежурный — это его обязанность.

— Но, товарищ старший лейтенант… — взмолился Кузнецов, сияя и улыбаясь.

— Слушайте, что вам говорят!

— Есть! Но, товарищ старший лейтенант! Вам же известие!

— Письмо? — удивился Просеков. Он не ожидал никакого письма. Если из дома, так еще рано. А может быть… Просеков приподнялся: — Что за письмо? Покажи.

— Да нет, не письмо! — Кузнецов в отчаянии махал руками. — Нет вам письма, а есть привет. Пламенный привет!

— Ничего не понимаю. От кого?

— От девушки. Которая в синей кофте. От Надежды Максимовны. Ну знаете…

— Стоп! — сказал Просеков. Встал со стула, закурил и отошел к окну. — Садись, Кузнецов, и рассказывай. Не спеши, давай по порядку.

Кузнецов огорченно вздохнул: не любил он медлительности в таких делах, но, подчиняясь, уселся на стул, аккуратно разгладил пилотку, положив ее на колени.

— С самого начала?

— Ну не с конца же.

— Значит, так вырисовывается. Забрал я почту, расписался везде, где положено, и двинулся в обратный путь. Гляжу: красивое такое здание, похожее на универмаг. Ну с точки зрения моего профессионального интереса…