Владимир Петров - Горечь таежных ягод

— Ну хорошо… Скажи мне, Леша, откровенно: ты в самом деле не видишь в характере, в облике своего друга ни одного изъяна?

— Нет, — не задумываясь, ответил Ламанов. Но потом все-таки помедлил. — Таких, о которых стоило бы говорить, — не вижу.

— Ты не прав. Прости за банальность, но и на солнце бывают пятна.

— Но они не видны.

— Видны, если внимательно присмотреться.

— Конечно. Если смотреть через черные очки.

— Ты считаешь, что я тоже гляжу сквозь черные очки?

— Убежден в этом.

Конечно, он откровенен. Но то, что сразу схватил и понял Сизиков, Леше не понять.

Хабалов мысленно поставил рядом с ним Сизикова и сравнил обоих. Усмехнулся: разница существенная. Один — по-прежнему одержим, другой — увял в тени первого, слишком многое поставив на одну ставку.

— Согласен, — сказал Хабалов, — что Дмитрий Иванович — светлая личность. Но ведь он не «во поле березонька», а человек в коллективе. Больше того — руководитель коллектива. Он должен понимать, что всякое достоинство может перерасти в недостаток. Своим сиянием он запросто способен затенить, заслонить других, лишить их инициативы и самостоятельности. Знаешь, как бывает с кленом в тени дуба: хиреет, вянет и, наконец, засыхает.

— Люди не клены и березы. И вообще не лес.

— Правильно. Но ведь я все это иносказательно. Очень советую подумать, — Хабалов вдруг вспомнил разноцветную полутемь кабины наведения, напряженноиспуганное, ждущее лицо начальника штаба, выражение крайней неуверенности в его глазах.

— Впрочем, подумать стоит не только тебе… Худо, Леша, если такая назревает ситуация. Представляешь, как это пагубно в условиях современного боя, да еще для ракетчиков? Дивизион может оказаться в роли цыплят, потерявших наседку.

Ламанов хмуро молчал, в раздумье дважды провел по щеке ладонью, резко и с силой закругляя ее движение у подбородка. От Хабалова не ускользнуло — тот же характерный сизиковский жест.

— Может быть, ты и прав, — сказал Ламанов. — Только все это не относится к Мите. Конечно, иногда он действительно берет на себя многое, иногда опекает без надобности. Но это говорит о том, что он давно перерос рамки своей теперешней должности. Ему масштаб нужен.

— Напрасно о нем беспокоишься: у него отличная перспектива. Я бы посоветовал о себе подумать. Сколько можно сидеть на батарее?

— Меня это не особенно волнует.

— И плохо. Человек без цели и устремленности превращается в обывателя.

— Да что ты мне шпаришь сентенциями!.. Разве я не понимаю!

— Ну, а понимаешь, так не тяни, пиши рапорт о переводе в другую часть. Да, да, я так и сказал: рапорт о переводе. Это будет лучше и для тебя, и для Сизикова. Кстати, он возражать не станет.

Пожалуй, последней фразы говорить не стоило: именно от этих слов Ламанов вздрогнул, как от удара хлыстом, болезненно и зябко повел лопатками, еще ниже опустил голову. Нет, щадить его нельзя, они оба и так слишком долго щадили друг друга.

Ламанов поднялся, вздохнул и направился к порогу, громко скрипя новыми ботинками. Взявшись за ручку двери, помешкал и, не оборачиваясь, глухо спросил:

— Ты говоришь, не будет возражать?..

— Не будет, Леша.

Хабалов распахнул окно, чтобы впустить свежий воздух в прокуренную комнату. Тут у подоконника особенно остро ощущался аптечный запах. Приглядевшись к марлевым занавескам, натянутым на каждую створку, Хабалов наконец-то понял, в чем дело: марля была пропитана каким-то желтоватым дезинфицирующим раствором. Занавески, видимо, сохранились еще от медпункта, потому и держался в комнате стойкий больничный дух. Надо будет подсказать, пусть заменят или снимут совсем. Они и не нужны: есть ведь вполне современные портьеры.

Вдали в пойменной низине мягко слоились вечерние сумерки: над сосновыми косогорами воздух был еще сиренево-светлым, над камышовым сухостоем у старицы распласталась густо-лиловая полоса, а дальше над чеканной чернью тайги уже повисла ночная темень.

Итак, «подобьем бабки», как говорит генерал… А не рано ли? Ведь все-таки не хватает чего-то, недостает самой малости.

Может быть, еще раз встретиться с Дмитрием Ивановичем и откровенно изложить свои впечатления и выводы? Но нужно ли это? Во-первых, потому, что Сизиков прекрасно понимает все. Во-вторых, выводы положено излагать в штабе тому, кто его послал, а не здесь.

Было бы приятно посидеть вечерком за старинным ведерным самоваром у Анны Никитичны, прихлебывая крепкий чай, отдающий малиновым листом. Поболтать о житейских пустяках, прислушиваясь к звяканью ложечек о хрустальные розетки с вареньем.

Сейчас он не испытывал никакой предубежденности к Сизикову, ни тени неприязни, будто ничего этого не было и в помине.

К Сизиковым следовало, пожалуй, сходить. Вот дождаться окончания собрания в радиотехнической батарее и вместе с Дмитрием Ивановичем пойти к нему домой. Иначе неудобно: Анна Никитична наверняка обидится и подумает о нем бог знает что.

Неожиданно зазвонил телефон. Хабалов только теперь обратил внимание на новенькую коричневую коробку, стоящую на тумбочке в углу. А может, это ошибка, и звонок предназначен не ему, а какому-нибудь штабному абоненту на блокираторе?

Хабалов достал трубку, прислушался, подул в нее.

— Это майор Хабалов?

— Да, — удивился он, услышав женский голос. Сразу сообразил: Анна Никитична. — Здравствуйте, дорогая Анна Никитична! Прошу прощения, что не позвонил вам до сих пор. Знаете ли, срочные дела, ради которых…

Однако его перебили:

— Одну минутку, товарищ майор! С вами говорит не Анна Никитична, а сержант Соломонова. Добрый вечер.

— Добрый вечер… — еще больше удивился Хабалов. — Я вас слушаю, товарищ Соломонова.

— Я хотела бы поговорить с вами.

— Пожалуйста. Я слушаю.

Она помедлила, покашляла недовольно, вероятно, что-то обдумывая.

— Я хотела бы встретиться с вами лично.

— Вот как?.. — Хабалов с интересом посмотрел на отливающую глянцем телефонную трубку. — А по какому вопросу?

— По личному.

— Ну что ж, заходите.

— Спасибо. Но только… как бы вам сказать… Ну, лучше встретиться не у вас, а где-нибудь в другом месте. Например, в скверике возле штаба.

— Ага, понял, — усмехнулся Хабалов. Все это его начинало забавлять. — Так сказать, встреча на нейтральной территории?

— Я с вами вполне серьезно, товарищ майор.

— Хорошо. Я готов столь же серьезно вас выслушать. Значит, в беседке?

— Через десять минут.

О чем она собирается с ним говорить? Впрочем, она же сказала: «личное». Пресловутый «личный вопрос»…

Только все это не по адресу: он ведь не инструктор политотдела, а технический специалист, оказавшийся здесь в роли военного дознавателя. Но она не знает этого да, верно, и не признает таких тонкостей: для нее Хабалов — «представитель вышестоящего командования», которое обязано вникать в любые «наболевшие вопросы» и соответствующим образом реагировать.