Владимир Петров - Горечь таежных ягод

Разве не приятно посидеть бок о бок с бывалым человеком, который пешком исходил целое государство? Да и не так уж часто приходится вести деловой мужской разговор, в котором каждое слово полно значительности и веского смысла.

— А моя мама геолог, — вздохнул Даня. — Бабушка называет ее «геологиня». Она сейчас работает в Манты-Хансийском округе. Это на Севере.

— Ханты-Мансийском, — поправил Леонид Кузьмич и потрепал Даню по макушке, положив ему на голову теплую ладонь. — Она ведь тоже скоро в отпуск приезжает?

— Приезжает, — удивился Даня, уловив в голосе Леонида Кузьмича какую-то новую интонацию. — А вы откуда знаете? Вам бабушка сказала? Верно?

— Верно.

— Она всегда в отпуск приезжает осенью или зимой. Бабушка говорит, что у мамы все не как у людей: люди отдыхают летом, а зимой работают. А у геологов — наоборот.

— Вот и у нас тоже так, — сказал Леонид Кузьмич.

Даня блаженно сожмурился, представив приезд матери: два распахнутых чемодана, полных всяких соблазнительных вещей, пестрых коробок и целлофановых пакетов. Особенно хорошо в первые дни: ему все время примеряют новые рубашки, ботинки, костюмчики и совсем не заставляют делать уроки. Бабушка достает из сундука любимую мамину медвежью шкуру и стелет ее на пол у кровати, а мама целыми днями читает книги, курит сигареты и ходит в красивых домашних туфлях с загнутыми носками, которые называются «багдадский вор».

А как же будет теперь, когда в доме живет чужой человек? Пусть даже хороший, но ведь чужой, совершенно посторонний…

Даня беспокойно завозился на ступеньке: почему же бабушка не подумала об этом?

— Тебе холодно? — спросил Леонид Кузьмич.

— Нет, — сказал Даня. — Это я так — ногу отсидел… А вы долго у нас будете жить, дядя Леня?

— Да как тебе сказать… Наверно, месяц. Отпуск у меня на тридцать пять суток.

Долго, решил Даня. Это и хорошо и плохо. Где же будет спать мама, ведь бабушкина кровать занята? Нет уж, лучше не думать — пусть разбираются и решают сами взрослые. В конце концов это не его дело.

— Вообще-то вам здесь будет скучно, — сказал Даня. — Ни позагорать, ни искупаться. Порыбачить, конечно, можно. Только у меня снасть неважная: на бычка. Если хотите, могу с ребятами поговорить, спиннинг достанем.

— Нет, зачем же, Даня. Лучше, пожалуй, купить. У вас, наверно, есть рыболовный магазин?

— Есть. Называется «Охота и спорт». Там попадаются хорошие снасти, стоящие, — сказал Даня и подумал, что так даже лучше: не придется выпрашивать у Родьки спиннинг.

— Вот и отлично. Завтра же мы с тобой туда и сходим. Не возражаешь?

— Так завтра же воскресенье — магазины не работают.

— Ах да! Я и забыл, — рассмеялся Леонид Кузьмич. — Ну, да не беда: ты мне покажешь, где этот магазин находится. А удочки на витрине пока посмотрим. Посоветуешь, какую купить.

— Это можно, — кивнул Даня.

Они сидели на крыльце долго, допоздна, и говорили про многие увлекательные дела: про космические корабли и ракеты, про танки, которые под водой форсируют реки, про таежных зверей и птиц, про полярное сияние и горячий ветер пустыни «афганец», про рыбу «маринку» с ядовитой головой и про то, как делаются сани, на которых зимой и летом ездят на оленях в ямальской тундре. Правда, Даня больше слушал, чем говорил, но ему все это очень нравилось, и еще нравилось, что Леонид Кузьмич нисколько не расспрашивал про учебу, не выпытывал, почему это у него тройка по арифметике, как непременно поступали все взрослые, с которыми Дане приходилось встречаться раньше.

Они сидели и спокойно беседовали, и каждый из них мог одинаково вежливо встать и сказать: «Не пора ли идти спать?» Но они этого не говорили, так как считали разговор интересным и важным, а со сном в таких случаях всегда можно повременить.

Даня с сожалением думал, что все-таки радость его оказалась преждевременной и неполной и что если бывают две радости, то приходится выбирать одну из них, потому что другая будет мешать первой. Наверно, обе они не вмещаются в Данином доме, и, когда приедет мама, старшему лейтенанту придется подыскивать новую квартиру. Это не трудно: стоит только объявить в классе, и любой из ребят уведет Леонида Кузьмича к себе. И тогда, наоборот, Даня им будет завидовать. Ну почему так получается?..

У Дани лицо до обидного круглое. Дядя Миша — мамин брат, приезжая в гости и подвыпив, всякий раз подзывал к себе Даню, больно давил пальцем на кончик носа и говорил, что, ежели в данную точку поставить ножку циркуля и сделать оборот, получится идеальная окружность: вот такое было у Дани лицо. Дядю Мишу Даня не то чтобы не любил — дядя Миша просто был для него скучным человеком, который ничем не интересовался, кроме своих землемерных дел. Он говорил, что «жизнь и людей меряет только на свой аршин» и никаких других измерений не желает знать.

Именно из-за круглой физиономии ребята прозвали Даню Луной. И хотя прозвище, в общем-то, было необидным, Дане оно не нравилось. Он считал, что лучше быть Камбалой, как Витька Певцов, или даже Малявкой, как Генчик Мавродий. Правда, после того как на Луну запустили космическую ракету, Даня стал терпимее относиться к своему прозвищу.

Только маме Данино лицо нравилось. Хотя ей оно напоминало не луну, а почему-то солнце. «Солнышко», «солнцеликий» — так она называла Даню в своих редких письмах. И еще она говорила, что лицо у него «лучистое», «излучающее радость бытия». Это все было не очень понятно, и потому Даня довольно снисходительно относился к восторженным материнским словам.

Даню необычайно поразило, когда назавтра Леонид Кузьмич, заглянув в комнату, разбудил его словами:

— Подъем, солнцеликий!

Даня мигом вскочил, уселся на постели и, протирая глаза, мучительно старался сообразить: почему? Почему он так назвал его? И, наконец, кажется, понял.

— Значит, бабушка уже пришла?

— Нет, — сказал Леонид Кузьмич. — Еще не пришла. Но скоро придет. А к ее приходу мы должны быть в состоянии полной готовности. Так что вставай.

Даня чувствовал, что настроение его совсем испортилось. И только из-за одного этого слова. Неужели даже незнакомому человеку это сразу бросается в глаза? Он, наверно, похож на головастых уродцев, которых рисуют на асфальте девчонки-первоклассницы.

Одеваясь, Даня угрюмо сопел, и потом, когда они вдвоем умывались во дворе под старинным бронзовым рукомойником, он не проронил ни слова, исподлобья поглядывая на мускулы Леонида Кузьмича. Единственное, что его немного отвлекло и заинтересовало, так это большое мохнатое полотенце гостя, разрисованное яркими диковинными птицами. Но и на него Даня взглянул только краешком глаза, тут же недовольно отвернувшись.

— Что-то ты не в воскресном настроении сегодня, — прищурился Леонид Кузьмич. — Явно отсутствует бодрость духа. Уж не заболел ли?