Аркадий Жемчугов - «Крот» в окружении Андропова

Маклейн жил очень скромно, отказавшись от причитавшихся ему за многолетнюю безупречную службу в разведке привилегий и льгот. Поселился в небольшой совковой квартире. Одевался и питался как рядовой гражданин. Не отказывал себе лишь в одном — в удовольствии затянуться «Дукатом», самыми дешевыми и, пожалуй, самыми крепкими советскими сигаретами.

Его семейная жизнь в Советском Союзе не сложилась. В 1953 году, через два года после его побега с Запада, к нему в Москву приехала его жена Мелинда с тремя сыновьями. Усилиями Лубянки их тайно переправили из Швейцарии через Австрию в Прагу, а оттуда самолетом в Москву. Несмотря на многолетние старания, они так и не смогли адаптироваться к советской действительности. По свидетельству Джорджа Блейка, «Дональд страдал от чувства вины за то, что вырвал жену и детей из привычной для них жизни. Когда в конце 70-х годов его сыновья с их советскими женами выразили твердое желание эмигрировать в Англию или США, он счел своим долгом сделать все возможное и помочь им». Вместе с ними уехала и Мелинда.

Последние два года жизни больной раком «Лирик» провел в Москве один. Его, правда, навещали младший брат Алан и старший сын Фергюс, который выполнил последнюю волю своего отца — перевез урну с прахом умершего 6 марта 1983 года легендарного советского разведчика Дональда Дюарта Маклейна из Москвы на родину, в семейный склеп близ деревни Пенн.

Генералу Долгих позвонили из Управления кадров МВД и распорядились направить на работу в один из лагерей ГУЛАГа полковника Рыбкину Зою Ивановну, уволенную из разведки «по сокращению штатов». Звонок озадачил генерала. Такого в истории своего обширного хозяйства он припомнить не смог. В годы ежовских и бериевских репрессий в ГУЛАГ сплавляли разведчиков, в основном руководителей центрального аппарата, а из-за кордона — резидентов, цвет советской разведки. Но они считались не уволенными, а осужденными, «врагами народа», «агентами иностранных разведок». Так что с ними было все ясно. А тут — сплошной туман. В личном деле уволенной он не нашел ни малейшего намека на то, за что эту красивую, ладно сложенную женщину с умными, говорящими глазами и тщательно уложенными темно-русыми волосами, удостоенную за конкретные оперативные результаты многих орденов и ведомственных наград, возглавлявшую один из ведущих отделов разведки, вдруг предали анафеме и сплавили к нему, в ГУЛАГ, «для дальнейшего прохождения службы».

— На Колыму согласны поехать?

— Согласна, — по-военному четко, но спокойно ответила она.

— А если в Магадан?

— Тоже согласна.

Генерал в недоумении развел руками.

— Послушайте, я просмотрел ваше дело. Вы сейчас просто кокетничаете. Никуда вы не поедете. И зряшная эта затея.

— Я поеду в любое место, какое мне предложат, — твердо, но все так же спокойно повторила она.

— ГУЛАГ первый раз посылает на работу в лагерь женщину. Вас там немедленно проиграют в карты, а я буду вынужден нести за вас ответственность. Потом, вы знаете какие-то иностранные языки, а там в употреблении только матерный.

— Обойдусь без него, — отрезала она.

— Неужели вы всерьез поедете? — не унимался Долгих.

— Пошлем ее в Воркуту. Это тоже за Полярным кругом, но ближе к Москве, — подсказал ему начальник отдела кадров ГУЛАГа.

— Оформляйте ее откомандирование, — махнул рукой генерал и, переведя взгляд на свою новую подчиненную, добавил:

— Но имейте в виду, это бандитский лагерь. Для особо опасных преступников.

В кадры разведки ее зачислили в августе 1929 года. И сразу же нацелили на работу в Китае. На оперативную подготовку отвели шесть месяцев, предупредив, что «по-настоящему все премудрости разведработы придется осваивать в поле».

«Впервые я отправилась за границу в начале 1930 года, — вспоминала впоследствии Зоя Ивановна. — Тогда мне шел 23-й год. Обстановка в Харбине — главном гнезде белогвардейцев на Дальнем Востоке — была напряженной. Я работала в представительстве Нефтесиндиката СССР. Учила английский и китайский. Китайским языком так и не овладела. Научилась управлять автомашиной, фотографировать документы и объекты на улице, распознавать работников наружного наблюдения и уходить от них, составлять агентурные шифры. Кроме того, я изучила город, обычаи его жителей, местную прессу.

Через некоторое время мне передали на связь первого агента. Встреча с ним была назначена в антикварной лавке. Со словами пароля мы обращались не друг к другу, а к хозяину магазина.

В назначенный час я зашла в лавку. У прилавка стоял человек. Увидев меня, он попросил у хозяина кузнецовские чайные чашки. А я попросила показать мне пасхальные фарфоровые яйца. Это и был пароль. Когда хозяин отвернулся к полке, агент, как было условлено, правой рукой сунул мне в левую руку туго свернутый пакетик. Сунув руку в карман с зажатым в кулак донесением, я вышла из магазина».

Вскоре круг агентуры, переданной на связь молодой разведчице, расширился. Появились собственные приобретения. Теперь дело не ограничивалось «моменталками», наподобие той, удачно проведенной в антикварной лавке. Нужно было проводить инструктажи с каждым агентом, обсуждать с ним пути решения текущих и долгосрочных заданий, вникать в его личную и семейную жизнь, а также в служебные дела. И Зоя справлялась с этим далеко не худшим образом.

Там же, в Харбине, довелось ей на личном опыте убедиться в том, что в разведке мелочей не бывает. Наглядный урок тому преподнес ей сын Володя.

«В Харбин я поехала с мамой и сыном. Однажды, когда сыну было около пяти лет, мы пошли с ним в парикмахерскую. Я сидела в женском отделении, а его за занавеской стригли в мужском отделении. Слышу, какой-то голос спросил:

— Мальчик, ты чей?

— Мамин.

— А кто твоя мама?

И маленький Володя вдруг ответил:

— Моя мама больше не коммунистка, а папа — коммунист, поэтому он остался в Москве.

Я с закрутками на голове зашла за занавеску. Какой-то мужчина стоял рядом с парикмахером, который стриг моего сына. Увидев меня, он сказал с масляной улыбкой на лице: «У вас, мадам, прелестный мальчик». Затем поклонился в мою сторону: «Разрешите представиться — профессор Устряков». Это был известный в Харбине белоэмигрант, один из идеологов «сменовеховства».

За отца Володи, крестьянина-батрака Казутина, она вышла по молодости, девятнадцатилетней девушкой. Брак был недолгим. Семья не сложилась. Слишком разными они были. По взаимному согласию оформили развод перед самой командировкой в Харбин. Она долго мучилась над тем, как все это объяснить сыну. Хотелось как-то проще, доходчивее. Вот и вышла промашка, к счастью, никаких последствий за собой не повлекшая.