Мирей Матье - Моя судьба. История Любви

Вода, текущая из крана, была священна. Не могло быть и речи о том, чтобы весело брызгаться ею, как мы брызгались возле колонки перед прежним домом. Здесь, в квартале Мальпенье, колонки во дворе не было. Впрочем, и двора-то не было, а был пустырь. Зато воды вскоре оказалось чересчур много…

Размеры катастрофы стали нам ясны уже в день новоселья, когда, как говорится, подвешивают котелок над очагом. Правда, никакого котелка не подвешивали. Но вся семья собралась посмотреть, как мы устроились. И тут начался дождь.

— Хорошее предзнаменование, — заметила бабуля. — Дождь предвещает счастье.

Сперва этому не придали должного значения. Когда мы пришли из школы, нам показалось, что дом стоит посреди озера. И мы нашли это очень забавным. Но взрослые так не думали.

Несмотря на три ступеньки, вода отовсюду проникала в дом. И все вычерпывали воду, как из прохудившейся лодки: тетя Ирен и Жан-Пьер, бабуля и ее Батист, бабушкин брат дядя Рауль — он, бедняга, был, как говорится, «отмечен буквой К», потому что был кривогорбый и кривоногий! Считалось, что Рауль приносит счастье именно из-за своего горба. Однако в тот день и горб не помог — вода продолжала прибывать.

— А все из-за того, что до сих пор они не уложили асфальт! — ворчал отец.

Вода неумолимо проникала в дом, перекатывалась через порог, просачивалась сквозь плохо пригнанные оконные рамы, искала и находила щели. Она уже достигла щиколоток. Все разулись.

— Не только котелка не подвесили, но еще приходится воду из колодца черпать! — пошутил Батист.

— Из какого колодца?

— Это для красного словца. Или вы предпочитаете Ноев ковчег?

Да, я бы его предпочла. История о Ноевом ковчеге была одним из самых любимых мною эпизодов катехизиса.

— Там даже животные не вымокли!

— Она права. Я так и скажу в мэрии! О животных и то больше заботятся!

— Конечно, мама! Кролики у господина Вержье никогда не мокнут.

— А ну-ка, дети, заберитесь повыше. Шлепаете по воде, а потом все простудитесь.

Да, начало было неважное, но и продолжение было не лучше. Две или три семьи уже поселились рядом с нами. Мама говорила о них: «Ну, эти — не подарок!.» Они были столь же бедны, как и мы, но гораздо хуже воспитаны. И потому в воздухе висела брань:

— Черти полосатые!. Стервецы!. Мерзавцы!.

В школе сразу же возникло различие между детьми из Мальпенье и всеми остальными. А среди учениц из Мальпенье самыми никчемными считались те, кто сидел на задних партах. Мою соседку по парте тоже звали Мирей. Она была, как и я, маленького роста. Но хотя звали нас одинаково, жилось нам по-разному: отец чуть не каждый вечер колотил ее. Домой он постоянно возвращался пьяный. Ее крики надрывали мне душу По утрам она, как и я, опаздывала в школу — ей тоже приходилось возиться со всеми младшими братьями. Бедняжка так боялась плохих отметок, за которые ее били еще больше, что нередко страшилась возвращаться домой. В такие дни я провожала ее из школы, тоже дрожа от страха.

Случалось, ее место рядом со мной пустовало. Тогда на перемене учительница обшаривала раздевалку, действуя своей линейкой, точно шпагой. Обычно она находила Мирей, в ужасе прятавшуюся за висевшими там пальто. А однажды она, как испуганный зверек, забилась за большой шкаф, стоявший в конце коридора. Несчастная стыдилась своих синяков.

— Ну, а что говорит твоя мама?

— Она молчит, а то он и ее поколотит.

Мирей часто удивлялась:

— Неужели твой отец никогда тебя не бьет?

— Никогда.

— Ну, знаешь, тебе здорово повезло.

Так, благодаря маленькой Мирей, я поняла, что мне и в самом деле очень повезло. У нас дома все вместе садились за стол, папа — на одном конце, мама — на другом, но она часто даже не присаживалась, потому что ей хотелось, чтобы мы, дети, получше ели (если даже в доме была только картошка, мама умудрялась готовить из нее разные блюда, чтобы было хоть какое-нибудь разнообразие), либо потому, что ей нужно было покормить или перепеленать очередного младенца. Иногда, вспоминая, что ее сестра в свое время играла на скрипке красивые мелодии, мама напевала незамысловатую песенку:

Когда я спать уже легла,

Тихонько мама подошла

Она поправила подушки,

Мне носик вытерла и ушки…

В нашей семье вообще много пели, и не только в церкви по воскресеньям.

Стены наших домов, лепившихся друг к другу, не столько задерживали, сколько проводили звуки, а потому каждый хорошо знал, что происходит у соседей. Теперь в квартале

Мальпенье не осталось ни одного незаселенного дома. И кто только здесь не жил!

Были среди обитателей квартала и цыгане, люди совсем неплохие и очень любившие музыку. А я очень любила их слушать. Слов я, правда, не понимала, но всегда находилась старая цыганка, и она пересказывала мне содержание песен:

— Он поет о том, что те, кто любит танцевать, живут как вольные пташки… Или же: «У него по щекам текут крупные, как горошины, слезы, потому что возлюбленная бросила его». Или: «Твои глаза похитили мое сердце, а ресницы, за которыми они прячутся, напоминают густую траву.»

А иногда она говорила:

— Ну, а эту для маленькой девочки пересказывать нельзя!

Старые цыганки знали те же рецепты, что и бабуля. И суеверия у них были такие же. Встретить черную кошку — к беде. Встреча со стадом баранов сулила богатство, но только при одном условии: чтобы завладеть этим богатством, нужно быстро сжимать кулаки столько раз, сколько идет баранов (а сделать это было очень непросто, ведь речь шла о целом стаде).

Понятно, в каждой семье были свои трудности, ведь семьи-то были многодетные. В одном жители квартала были схожи: все они терпели нужду. И, должно быть, именно поэтому, из-за того, что жилось всем одинаково, люди помогали друг другу Нигде больше мне не доводилось наблюдать, чтобы так охотно давали в долг, делились последним. Даже у бедняков бывают праздники, а радуются они праздникам гораздо больше, чем богачи: для них ведь это целое событие. То устраивали пирушку цыгане. В другой раз госпожа Дюран — она была родом из Эльзаса, но вышла замуж за жителя Авиньона — пекла такой пирог, которым лакомилась в детстве, или ягодный торт с корицей.

Мы много пели. И это позволяло нам не обращать внимания на крики жившего напротив буяна, который, приходя в ярость, бил стекла. Но он же плакал три дня подряд, когда в больницу увезли избитого им сына.

Не проходило недели без скандала или потасовки, когда приходилось вызывать полицию. Так что довольно скоро квартал Мальпенье получил прозвище «Чикаго».