Мирей Матье - Моя судьба. История Любви

— Ладно, — говорит Пастернак со вздохом. — Дело не в том, что у нас нет подходящих актрис! Грейсон превосходно справится с этой ролью. Но Мирей… с ее french [14] Французским (англ.). обаянием… я уверен, прекрасно сыграла бы. Не будем же мы ждать той поры, когда она состарится настолько, чтобы играть мамаш, а я должен буду удалиться от дел! У всех нас, Джонни, только один настоящий враг — Время.

— Но оно тем, не менее, работает на нас, Джо. Мирей с каждым днем совершенствуется. Поверьте мне, через год она гораздо лучше справится с тем, что вы надумаете ей предложить!

Когда мы оказываемся в своем бунгало на Беверли-Хиллз (оно все то же), Джонни говорит мне:

— Знаешь, что я тебе скажу? Ты достигнешь вершины своей карьеры годам к сорока.

Легко сказать! Я спрашиваю себя, продержусь ли я до тех пор.

— Что с тобой? Ты нынче вечером какая-то странная, — говорит тетя Ирен.

Мы попросили принести нам ужин домой, чтобы не выходить на улицу. Я говорю ей, что мы отказались от участия в задуманном фильме, где я должна была бы играть вместе с Джоном Уэйном.

— Какая досада! — восклицает тетушка. — А мне так хотелось с ним познакомиться. Чем же ты теперь займешься?

— Приму участие в фильме о Джеймсе Бонде.

— Сыграешь Джеймса Бонда — girl [15] Девушку (англ.). ?

— Нет. Я просто спою песню в начале фильма «Королевское казино».

— Стало быть, ты не увидишь Шона Коннери?

— Нет, тем более что на этот раз роль Бонда исполняет не он.

— Какая досада! Я бы охотно познакомилась с Шоном Коннери!

Тетушка раскрепощается на глазах. Она непринужденно чувствует себя в самом роскошном отеле и разговаривает с любым человеком так же свободно, как с бакалейщицей в Авиньоне. За время наших гастролей художник-декоратор навел лоск в нашей новой квартире, расположенной против американского госпиталя. Она просторнее прежней. Теперь в моем распоряжении большая комната, где я могу репетировать с несколькими музыкантами. И принимать там гостей. Есть у нас теперь и балкон.

— Достаточно ли низко я кланяюсь?

— Слишком низко!

Жак Шазо репетирует со мной «реверанс перед королевой». Этому научиться гораздо труднее, чем танцевать вальс.

— Надень свое платье…

— Оно еще не готово!

— Надень любое другое! Очень важно, чтоб ты училась делать реверанс в длинном платье. Это избавит тебя от резких движений.

Одно дело репетировать реверанс в своей гостиной, и совсем другое — выполнять его в присутствии королевы. Я отлично понимаю, что она такой же человек, как все, как я… но, что ни говори, ее присутствие меня подавляет.

Стоя за кулисами, я вижу, как она усаживается в королевской ложе, напоминающей корзину цветов: ложа увита ими снизу доверху На голове у королевы сверкает диадема, на шее у нее — великолепное ожерелье. И тут я внезапно вспоминаю о гадалке, у которой я была с подружками на другом берегу Роны; она в тот день сказала мне: «Ты повидаешь на своем веку королей и королев.» Я приняла ее за сумасшедшую. Но, оказывается, ясновидящие существуют.

— Присядь-ка, — говорит Джонни, — тебе еще не скоро выступать.

— Я не решаюсь. Боюсь помять платье.

Знает ли она, что я родилась в бедной семье? Наверняка знает. Кстати, среди выступающих сегодня артистов многие выросли в бедных семействах: Том Джонс — сын шахтера, а Боб Хоуп перепробовал множество профессий, прежде чем начал сниматься в Голливуде.

— О чем он говорит?

— Говорит, чтобы ты не боялась. Королева — прелестная женщина.

— Я не боюсь петь в ее присутствии. Напротив. Вы ведь хорошо знаете, Джонни, что всякая премьера меня воодушевляет. А особенно такая!. Меня тревожит, как получится реверанс.

— Тут уж ничего не поделаешь. Ведь не можешь ты взять и пожать королеве руку!

— А если она мне ее сама протянет?

— Лесли уже говорил тебе: бережно возьмешь ее руку и сделаешь реверанс.

— Уж лучше бы она мне руки не протягивала! Одновременно сделать и то, и другое слишком трудно!. Вы будете сидеть в зале?

— Что ты, Мирей, как я могу! Ты совсем не разбираешься в обстановке! В зале будут только особо приглашенные.

— А Лесли Грейд попал в их число?

— Он примостится где-нибудь в уголке.

По крайней мере, хотя бы он сумеет сказать мне, как я выступила. Моя очередь выходить на сцену.

Публика в зале «будто неживая», как говорят артисты. Никто не шевелится. Плотной пеленой нависла тишина. Вперед!

Самое трудное — то, что я не знаю, на кого смотреть. На нее?. На это я не решаюсь, хотя ведь пою именно для нее. Я наугад выбираю какую-то даму в голубом платье (чье лицо я не различаю), представляю себе, будто на ее месте сидит тетя Ирен, которой я и дарю свою песню. Надо сказать, что при свете прожекторов я вообще смутно различаю лица сидящих в зале, так что никого узнать не могу. Публика для меня сливается в некое чудище со множеством глаз. И всякий раз оно иное. Поначалу это занятно. Даже чарует. И вместе с тем страшит. Порой мне кажется, что в эти минуты мы ощущаем себя как тореадор перед быком. Для тех, кто выходит на арену, это — «минута откровения». Для нас — тоже.

Любви нет в сердце моем,

Но вальс так дивно звучит,

Что мы, танцуя, поем:

Ля, ля-ля, ля-ля.

Так заканчивается моя вторая песня, и я ухожу за кулисы. И почти тотчас возвращаюсь на сцену. Теперь предстоит самое трудное — реверанс.

— Когда королева бурно аплодирует, все в порядке! — говорит мне Боб Хоуп.

Я с ним согласна. Публика в зале смотрит на королеву, следует ее примеру и тоже бурно аплодирует.

Когда я возвращаюсь за кулисы, то вижу, что тетя Ирен плачет. Джонни не плачет никогда, но я знаю: когда он сильно взволнован, то морщит нос, чтобы сдержать слезинку. Теперь уже ни он, ни она не увидят того, что вскоре произойдет. Одних только артистов представляют королеве, они стоят, как бравые солдаты в строю, а она обходит их с любезной улыбкой и говорит каждому несколько приветливых слов. В ответ нужно снова сделать реверанс. Но теперь это уже не так страшно, ведь первый реверанс сошел удачно. Меня гораздо больше беспокоит, что именно она мне скажет. А главное — пойму ли я ее.

Она приближается. Вблизи она гораздо миловиднее, чем издали. И меньше ростом, чем я думала. А улыбка у нее совсем не высокомерная. Она улыбается как зрительница, которая хорошо провела вечер и не жалеет, что потратилась на билет! Она смотрит мне прямо в лицо. Глядя на ее точеный нос и красиво очерченный рот, я понимаю, что она привыкла к тонким духам и к изысканным блюдам. Она окончательно покоряет меня, когда обращается ко мне по-французски! После обычных комплиментов, она говорит: