Петр Романов - Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II

Выбор в ту зиму объективно стоял между двумя диктатурами: николаевской и пестелевской. Царская диктатура была для народа привычнее.

Все остальное – лишь красивая легенда, созданная последователями «культа пяти повешенных».

«Русский царизм» – точно такое же клише, как «китайские церемонии» или «американский образ жизни». Обычно подобное клише воспринимается как аксиома, не требующая доказательств. Между тем в «русском царизме» столь много иностранных добавок, что национальным продуктом его можно считать лишь с оговорками.

На вершине самодержавной пирамиды подлинно «русского духа» всегда было меньше, чем внизу, а с течением времени он и вовсе на высоте выветрился и являлся в царские палаты лишь изредка, да и то каким-то ряженым гостем. Чтобы понять, о чем идет речь, достаточно взглянуть на декоративные портреты и фотографии российских государей, их жен и детей в старинных русских костюмах. Прусскую принцессу Шарлотту – невесту Николая Павловича – даже представили в первый раз широкой публике не в обычном платье, а сразу в русском сарафане и кокошнике, дабы подчеркнуть ее полное слияние с новыми подданными. Противоестественность всех этих постановочных сцен очевидна.

Иначе, видимо, и быть не могло, учитывая, что каждый новый царь разбавлял остатки своей русской крови, женясь на немке, плюс преимущественно иностранное воспитание наследников престола и, наконец, тяга царской семьи (вполне, впрочем, простительная) к европейскому комфорту.

В этом смысле Николай I не является исключением. Достаточно прочесть его собственные «Воспоминания о младенческих годах», где иностранные имена полностью доминируют над русскими:

…с давних пор существовал обычай определять к каждому из нас по англичанке в качестве няньки… при мне была назначена состоять мисс Лайон, шотландка…

…разлученные с отцом и матерью, мои сестры и я оставались на попечении графини Ливен, уважаемой и прекрасной женщины…

…вскоре после кончины императрицы Екатерины ко мне приставили в виде старшей госпожу Адлерберг, вдову полковника, урожденную Багговут…

…нас часто посещали доктора: господин Роджерсон, англичанин, доктор императрицы господин Рюль, доктор моего отца господин Блок, другой его доктор, господин Росберг, хирург, господин Эйнброт и доктор Голлидей, который нам привил оспу…

…покойная моя родительница, как нежнейшая мать, пеклась об нас двух с братом Михаилом Павловичем, не щадя ничего, дабы дать нам воспитание, по ее убеждению, совершенное. Мы поручены были как главному нашему наставнику генералу графу Ламздорфу, человеку, пользовавшемуся всем доверием матушки…

…равно инженерный полковник Джанотти, военный наш наставник…

И так далее в том же роде. Детство императора, который позже приобрел имидж самого национального из российских монархов, проходило в основном в окружении иностранцев, частью, впрочем, обрусевших.

Простые русские люди, также изредка появлявшиеся в окружении будущего императора, собственных имен в «Воспоминаниях» не имеют, хотя и о них написано не без теплоты. В одном месте Николай I с гордостью заявляет, что его кормилицей была простая «Московская Славянка» (оба слова патриотично написаны с большой буквы, чтобы подчеркнуть народность и «породистость» кормилицы). Чуть дальше снова воспоминания о кормилице, правда уже не «московской», а «питерской»:

С момента рождения каждого ребенка к нему приставляли английскую бонну, двух дам для ночного дежурства, четырех нянек или горничных, кормилицу, двух камердинеров, двух камер-лакеев, восемь лакеев и восемь истопников. Во время церемонии крещения вся женская прислуга была одета в фижмы и платья с корсетами, не исключая даже кормилицы. Представьте себе странную фигуру простой русской крестьянки из окрестностей Петербурга, в фижмах, в высокой прическе, напомаженную, напудренную и затянутую в корсет до удушья.

Как видим, в роли «ряженых», пытаясь совместить несовместимое, оказывались то господа, то прислуга, причем нелепость этого нарочитого маскарада бросалась в глаза многим людям, не лишенным чувства юмора и вкуса. Чтобы свести подобную нелепицу к минимуму, жизнь царской семьи старались четко разграничить на частную и публичную.

В быту царская семья могла позволить себе жить по-европейски. При этом западные предпочтения у различных российских государей оказывались, естественно, разными в силу их воспитания и вкусов. Петр III ориентировался на прусские стандарты, Екатерина II на французские, Николай I тяготел к английским.

Няня Джейн Лайон (Николай называл ее «няней-львицей») сумела привить воспитаннику любовь к Великобритании, которая позже развилась и окрепла в ходе четырехмесячной поездки молодого великого князя (в 1816 году) в Англию, Шотландию и Уэльс. До конца своих дней Николай I сохранил особую привязанность к рыцарским романам Вальтера Скотта, английским магазинам, британским инженерам, предпринимателям, врачам, архитекторам и живописцам. Тому есть немало доказательств.

Архивы сохранили, например, множество счетов модного тогда английского магазина «Николс и Плинке», где император, его жена и дети предпочитали делать закупки. Следует, правда, признать, что сам Николай Павлович, особенно в зрелые годы, был в быту очень неприхотлив, но вот жену и детей баловал с удовольствием, тратя на них немалые средства.

К подчеркнутому аскетизму Николая I его современники относились по-разному. Англичане, высказав в своих мемуарах немало комплиментов в адрес русского гостя, тем не менее откровенно осуждали его за позерство. Им казалось абсурдным пристрастие Николая Павловича спать в английском дворце на матраце, набитом сеном, взятом из соседней конюшни. Русские монархисты, напротив, приходили в умиление, вспоминая о том, что государь умер посреди дворцовой роскоши на простой железной кровати, накрывшись солдатской шинелью.

«Все, что окружало его, дышало самой строгой простотой, начиная от обстановки и кончая дырявыми туфлями у подножия кровати», – пишет один из придворных.

Кто здесь прав, сказать сложно. Можно лишь констатировать, что если Николай Павлович и был позером, то весьма последовательным, поскольку пронес этот грех до самой смерти. От подлинного аскета царь отличался тем, что свою жесткую кровать предпочитал ставить все-таки не в монастырской келье, а помещать в изысканный английский интерьер.

При Николае – поклоннике английской архитектуры – возвели немало зданий именно в этом стиле. В одном из таких усадебных комплексов в Петергофе, названных Александрией, выстроили дворец Коттедж, где протекала частная жизнь царской семьи. Дворец был окружен классическим пейзажным парком. Иностранец, посетивший это место, писал: