Петр Романов - Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II

«Путешествие из Москвы в Петербург» и вправду путь, проделанный в обратном направлении. Если труд Радищева многие оценивали как призыв к революции, то статью Пушкина можно считать своеобразным предостережением тем, кто хотел бы следовать революционным курсом Запада. Пушкин пишет:

Прочтите жалобы английских фабричных работников: волоса встанут дыбом от ужаса. Сколько отвратительных истязаний, непонятных мучений! какое холодное варварство с одной стороны, с другой какая страшная бедность! Вы подумаете, что дело идет о строении фараоновых пирамид, о евреях, работающих под бичами египтян. Совсем нет: дело идет о сукнах г-на Смита или об иголках г-на Джаксона. И заметьте, что все это есть не злоупотребления, не преступления, но происходит в строгих пределах закона. Кажется, что нет в мире несчастнее английского работника…

У нас нет ничего подобного. Повинности вообще не тягостны… Взгляните на русского крестьянина: есть ли и тень рабского уничижения в его поступи и речи? О его смелости и смышлености и говорить нечего… В России нет человека, который бы не имел своего собственного жилища. Нищий, уходя скитаться по миру, оставляет свою избу. Этого нет в чужих краях. Иметь корову везде в Европе есть знак роскоши; у нас не иметь корову есть знак ужасной бедности. Наш крестьянин опрятен по привычке и по правилу: каждую субботу ходит он в баню…

Судьба крестьянина улучшается со дня на день по мере распространения просвещения… Благосостояние крестьян тесно связано с благосостоянием помещиков; это очевидно для всякого. Конечно: должны еще произойти великие перемены; но не должно торопить времени, и без того уже довольно деятельного…

Англичане «Смит и Джаксон» появились у Пушкина не случайно. Именно Англия представлялась русским интеллектуалам той поры средоточием аморального меркантилизма. Историк Михаил Погодин, побывавший в Лондоне, так описывает свои впечатления:

Вот столица народа, который трудится из всех сил, ломает себе голову и шею, ухищряется, выдумывает, мерзнет у полюсов и печется под экватором – с одною целью приобретать себе больше и больше.

Произведения Диккенса, появившиеся в ту пору в России и сразу же получившие необычайную популярность, подтверждали, как казалось многим русским, их правоту в негативных оценках английского общества.

Еще один тогдашний критик англичан Степан Шевырев не без патетики даже предрекал Англии суд Божий:

Вращая торговлю и промышленность всего мира, она [Англия] воздвигла не духовный кумир, как другие, а златого тельца перед всеми народами и за то когда-нибудь даст ответ правосудию небесному.

С некоторыми поправками все эти старые оценки живы среди русских патриотов и сегодня. Сменился только адресат – роль Великобритании заняли США.

В какой-то мере примирял русских интеллектуалов с Туманным Альбионом лишь английский юмор. Его высоко ценили все, но даже здесь комплименты в адрес англичан звучали не без язвительности. Как заметил Белинский, «английский юмор есть искупление национальной английской ограниченности в настоящем и залог ее будущего выхода из ограниченности».

Антизападные настроения Пушкина – не минутная слабость: ему категорически не нравилась в ту пору ни внутренняя, ни внешняя политика Европы. Поддерживая Николая I, поэт возмущенно писал о попытках Запада вмешаться в давнюю «семейную распрю» между русскими и поляками. В ответ на призыв французских парламентариев к европейцам прийти на помощь восставшей Варшаве Пушкин в своих стихах припомнил западным «клеветникам» сожженную Москву и благородство русских солдат, спасших Европу от Наполеона.

Польский поэт Адам Мицкевич, узнав о стихах своего приятеля, посвященных восстанию в Варшаве, с горечью констатировал: «Он бьет у царских ног поклоны, как холоп». И оказался не прав. Герцен верно написал:

Первое десятилетие после 1825 года было страшно не только от открытого гонения на всякую мысль, но и от полнейшей пустоты, обличившейся в обществе: оно пало, оно было сбито с толку и запугано. Лучшие люди разглядывали, что прежние пути развития вряд ли возможны, новых не знали.

Как подметил один из русских историков, не в том только дело, что «говорить было опасно», но и в том, что «нечего было сказать».

В патриотических и антизападных чувствах европейски образованного Пушкина не было ни фальши, ни тем более раболепства. Просто после разгрома декабризма в русском обществе действительно на какое-то время возникла идейная пустота, сравнимая с вакуумом, куда и начал стремительно проникать национализм. Образовавшаяся в это время воронка засасывала всех: западников и славянофилов, профессоров и гимназистов, талантливых и бездарных – в равной мере.

Конечно, существовали и нюансы. Официозный национализм и национализм, выстраданный русскими славянофилами, различались как нравственным и интеллектуальным потенциалом, так и стилистически. Отношения между властью и славянофилами чем-то напоминали неравный и неудачный брак: немного по расчету, а больше по любви, похожей на ненависть.

Оригинальное философское учение славянофилов, с одной стороны, именно в самодержавии видело спасение для России, с другой – клеймило деспотизм власти, требуя свободы слова, гласного суда, смягчения системы наказаний и т. д. В то же время славянофилы последовательно выступали против вмешательства народа в государственное управление, опираясь в своих выводах среди прочего и на западный опыт.

Мониторинг происходящего в революционной Европе велся ими самым тщательным образом, начиная со времен Великой французской революции. В России не прошла, например, незамеченной книга французского историка Ж. де Лимона «Жизнь и страдание Людовика XVI», изданная в Москве еще в 1793 году, где содержался подробный юридический анализ деятельности революционного Конвента.

Автор довольно убедительно доказывал, что члены Конвента, претендовавшие на то, что они являются символом законности, справедливости и защиты прав человека, на самом деле постоянно нарушали все декларируемые ими принципы: объединили в своих руках власть законодательную с властью судебной, осудили короля на смерть не за конкретные преступления, как положено по закону, а просто за то, что он король, да еще не большинством, а меньшинством голосов, и т. д.

С точки зрения славянофилов, весь опыт государственного строительства на Западе оказался неэффективным, поскольку парламенты и конституции, возникшие в ходе революций, не сумели уберечь европейские народы от деспотизма, хаоса и моральной деградации. Как утверждал один из идеологов славянофильства Константин Аксаков:

Только при неограниченной власти монархической народ может отделить от себя государство… предоставив себе жизнь нравственно-общественную, стремление к духовной свободе.