Петр Романов - Россия и Запад на качелях истории. От Павла I до Александра II

О том, какими в действительности были отношения Маркса с Бакуниным и Герценом, можно при желании прочесть в мемуарах последнего. В своей книге «Былое и думы» Герцен, например, с возмущением рассказывает о том, как «Маркс, очень хорошо знавший Бакунина, который чуть не сложил свою голову за немцев под топором саксонского палача, выдал его за русского шпиона», опубликовав в своей газете очевидную фальшивку. Будучи разоблаченным, основоположник научного коммунизма ограничился лишь двумя словами о том, что статью о Бакунине поместили «во время его отсутствия».

Комментируя откровенно неприличную отписку Маркса, Герцен с возмущением пишет:

Финал совершенно немецкий – он невозможен не только во Франции, где… издатель зарыл бы всю нечистоту дела под кучей фраз, слов, околичнословий, нравственных сентенций, покрыл бы ее отчаянием qu’on avait surpris sa religion [что злоупотребили его доверием] – но даже английский издатель, несравненно менее церемонный, не смел бы свалить дела на сотрудников.

В другой раз объектом нападок Маркса стал уже сам Герцен. Когда международный комитет, состоявший из различного рода иностранных политэмигрантов и английских социалистов, пригласил русского демократа выступить на митинге в Лондоне «в память революции 1848 года», Маркс в ультимативном тоне потребовал от организаторов мероприятия отозвать уже направленное Герцену приглашение.

Когда организаторы митинга попросили аргументировать позицию, Маркс, как пишет Герцен,

…сказал, что он меня лично не знает, что он не имеет никакого частного обвинения, но находит достаточным, что я русский, и притом русский, который во всем, что писал, поддерживает Россию, – что, наконец, если комитет не исключит меня, то он, Маркс, со всеми своими будет принужден выйти.

Так и случилось. При голосовании по этому вопросу марксисты с треском проиграли и покинули комитет, а Герцен, как он сам признает, назло всем приехал на митинг и выступил. Герцен отмечал: «…вся эта ненависть со стороны Маркса была чисто платоническая, так сказать, безличная – меня приносили в жертву фатерланду – из патриотизма».

Безличный характер этой ненависти и впечатляет. Достаточно было быть просто русским, чтобы оказаться у Маркса под подозрением.

Плохо ладила Россия с классическим марксизмом и позже, даже «исправившись» и встав во главе мирового революционного процесса. Свидетели рассказывают, что, когда в 1895 году Ленин, встретившись в Париже с Полем Лафаргом (членом I Интернационала и зятем Маркса), начал ему рапортовать об успехах в деле изучения русскими рабочими марксистских трудов, родственник «основоположника» воспринял рассказ гостя с большим скептицизмом. Услышав, что русские рабочие не только читают, но и понимают Маркса, Поль Лафарг категорически эту возможность отверг: «Ну, в этом вы ошибаетесь. Они ничего не понимают. У нас после двадцати лет социалистического движения Маркса никто не понимает».

Ничего не изменилось и после Октябрьской революции. Когда в 1924 году советская делегация прибыла в Великобританию и поставила перед англичанами вопрос о возможности перенесения могилы Маркса из Лондона в Москву, этой попытке яростно воспротивились его внуки, заявившие, что Ленин и большевики к подлинному марксизму никакого отношения не имеют.

В письме, направленном потомками Маркса на имя тогдашнего английского премьера Макдональда, говорится о том, что их великий предок во всех своих работах выражал «глубокое недоверие к русским методам». Нет никаких сомнений, утверждали родственники, что их великий дедушка восхитился бы «…великолепными качествами Ленина как борца за русскую революцию, но, с другой стороны, никто не имеет права сомневаться в том, что Маркс не потерпел бы, если бы кто-то попытался утверждать, будто дело большевиков инспирировано марксистской философией».

Иначе говоря, большевизм для истинных марксистов был ребенком незаконнорожденным, продуктом некоего революционного адюльтера, а потому признать в нем своего родственника западноевропейские последователи Маркса не пожелали.

В свою очередь, советская Россия не пожелала издать в полном объеме, без цензурных купюр, творческое наследие Маркса и Энгельса. В ленинскую эпоху большевики предприняли немало усилий, чтобы собрать по всему миру буквально каждую строчку, написанную кумирами, но уже в тридцатые годы, после прихода к власти Сталина, ситуация коренным образом изменилась.

Признав Маркса и Энгельса за своих родителей, советская Россия одновременно отказала «отцам» в полной вменяемости. Все их русофобские и антиславянские филиппики в сталинскую эпоху прошли через жесткий контроль и редактуру. Текст либо полностью изымался из обращения, либо редактировался, либо смягчался при переводе на русский язык. Подобный подход к трудам классиков марксизма сохранился и в дальнейшем.

Так и получилось, что русские люди о русофобии Маркса и Энгельса ничего не узнали. О чем стоит лишь пожалеть, поскольку столь примечательный факт биографии основоположников научного коммунизма мог бы (не исключено) заставить многих русских отнестись к этой идеологии с большей критичностью.

Самое удивительное, что отправной точкой в своем анализе русской внешней политики столь дотошные научные исследователи, как Маркс и Энгельс, избрали известную фальшивку – «Завещание Петра Великого». Использовать во времена Наполеона III то, что другие уже сто раз отыграли в эпоху Бонапарта, было, конечно, не очень солидно. Древние в таких случаях обычно говорили: «Дважды сваренная капуста». Тем не менее ссылки на этот старый опус встречаются у классиков марксизма многократно, а само «Завещание» обогащается новой сомнительной аргументацией.

12 августа 1853 года, в канун Крымской войны, Маркс пишет в своей статье для «New York Herald Tribune»:

Для того чтобы продемонстрировать преемственность российской внешней политики в целом, и в частности преемственность ее планов в отношении Константинополя, политики обычно ссылаются на завещание Петра I. На самом деле они могли бы заглянуть и глубже. Более восьми веков тому назад Святослав, великий князь России, в то время еще идолопоклонник, заявил на ассамблее своих бояр, что «не только Болгария, но и Европейская Греческая империя вместе с Богемией и Венгрией должны перейти под власть России». Святослав… угрожал Константинополю в 769 году, так же как Николай в 1828-м. Династия Рюриков немного времени спустя после основания Русской империи перенесла свою столицу из Новгорода в Киев, чтобы быть ближе к Византии.

И так далее в том же роде.

Любой человек, знающий русскую историю, легко обнаружит в этом фрагменте немалое количество нелепиц и ошибок. Это в лучшем (для Маркса) случае, а в худшем – увидит попытку грубо фальсифицировать историю, пополняя и без того фальшивое «Завещание» Петра I новыми измышлениями. Смешно всерьез доказывать, что при Святославе на Руси не было ни бояр, ни «Русской империи» (республиканский Новгород как столица империи – это сильно!), или напоминать очевидный факт, что Николай I в 1828 году не предпринял ни малейшей попытки захватить Константинополь. Хотя, вероятно, и мог бы.