Михаил Жутиков - Проклятие прогресса: благие намерения и дорога в ад

И вот, кажется, уже понесли оптимиста – но вдруг, севши в гробе и поднявши к небу искривленный перекрученный палец: «Прекрасна!», – и еще из засыпанной могилы будет чудиться вам шевеление земли – точно вот сейчас покажется в последний раз ноготь, указующий кверху.

Жаль, однако ж: мы не таковы. Жизнь прекрасна – и отчасти тем, что практики трех веков достаточно для отрицательного вывода об успехах и самих возможностях научного познания.

Что до обывательского суждения, то оно-то, быть может, самое верное, ибо обыватель и платит по чьим-то векселям. «Живая душа подозрительна, живая душа ретроградна» (Достоевский). Новость всякого «внедрения» касается обывателя первого, и он же остается с нею один на одни: сами-то энтузиасты-«внедрители» попрячутся.

Но главное состоит в том, что и ждать доброго было неоткуда, не содержалось изначально в той аналитике наиважнейшей правды: то, что в живом мире нет «второстепенного», фактически обесценивает научный анализ.

И тут (как мы уже отмечали) обнаруживается нечто еще более интересное. Оказывается, что в сильнейшей и неожиданной степени ничто в реальном мире прямо-таки не желает быть второстепенным и отброшенным! И вот при внедрении теоретических схем в практику все в реальности, пренебреженное и отброшенное (то есть все 100 % ее), вывертываясь из-под наших «моделей», порождает результат, не только не ожидаемый, но фактически обратный нашей цели – уже почти без ожидаемой первоначальной пользы, – уже почти сразу переходя к «отместке», к эффектам, обратным желаемому! Пренебрежение к ничтожным обернется пренебрежением к тебе.

Но и еще более того, читатель.

Стоит чем-то пренебречь, как оно, это пренебреженное, не прямо, так исподволь желает заявить о себе даже с чрезмерной, обидчивою силой, выйти даже на главное и ясно видимое место – совершенно подобно ребенку или гоголевскому Акакию Башмачкину: если унизить, обидеть его (Башмачкина) донельзя, то это ничтожное, забитое, третьестепенное существо, почти уже не человек, поднимается во весь свой уже не маленький, не человеческий уже, но исполинский рост, и, погибая, погибнув, ухватывает нас «весьма крепко за воротник» и СДЕРГИВАЕТ С НАС ШИНЕЛЬ, КОТОРУЮ МЫ ИСКРЕННЕ СЧИТАЛИ СВОЕЮ…

Живой еж не желает быть «шаром».

Можно заключить эту цепочку выводов уже совсем забавным.

Именно самое малое, соединение ничтожных сил – все бесчисленное, неразличимое, неразделимое «второстепенное», то Целое, что все перед нашими глазами, – и является главным.

Оно уже дано, исполнено в полноте, его нет надобности синтезировать, пытать моделью, преобразовывать и калечить.

Человеку дано дыхание – легкие и воздух.

Дыхание – это наслаждение.

Нужно только оставить это в покое.

Но… но как же это? Вот ведь важные люди уверяют: все дело в нашей перенаселенности. И потому главным назначением науки сделалась выработка оружия. Что бы нового ни было открыто учеными, первым делом это обратится в оружие. И потому «науки с человеческим лицом» нет и не будет.

И никогда не было, – дополним мы, – не было и до нашей перенаселенности.

А… дело не в порче нашей, нет? Не в нарастающих (последний век особенно) псевдопотребностях: «бандерлогам» скучно? Бедные, скучающие бандерлоги. Садитесь ближе. Вам будет интересно.

Вам расскажут о безотходных технологиях;

– о высокой надежности атомных электростанций Франции;

– о неизбежности наращивания энергетики;

– о невозможности остановить добычу нефти;

– о безопасности бурения Каспия;

– о пользе космических запусков;

– о прелести мировой паутины.

Садитесь ближе, бандерлоги…

Еще ближе…

Еще…

– А мы уйдем-ка отсюда, Маугли: негоже нам видеть, что здесь будет.

Итак, утверждение об отсутствии в природе или самой истине «второстепенного», по нашему мнению, можно усилить.

Как раз главным содержательным признаком истины должно полагать ее бесконечность, но именно ею мы вынуждены пренебрегать – ибо только ценой ее усечения возможно строить познаваемые (заведомо конечные) логизированные модели – проекции, версии истины.

(А коли так, возможно ли познать истину, пренебрегая главным в ней?)

…Отвергается ли тем самым инструментарий науки? До известной степени, да; по существу, отвергается не наука, а ее Великая Претензия: претензия на овладение истиной. Если те же методы математической оптимизации способствуют сокращению производства хоть пресловутой энергии и свертыванию вреднейших технологий, они могут оказаться полезны, как оказался (например) безусловно полезен научный анализ «ядерной зимы», позволивший своевременно остудить многие политические головы. Следует лишь помнить, что уточнение всякой модели есть улучшение подобия куклы: единственной достоверной «моделью» природы является она сама.

Стоит добавить, что хотя непосредственно воздействует на природу не анализ, а его практическое воплощение (синтез), анализ же сам по себе как будто безвреден, изготовление потенциального аналитического «оружия» уже предполагает его использование. И будьте покойны, оно будет использовано. Напрасны иллюзии изготовителей относительно уровня санкционирования: от уровня генералиссимуса он легко сползет до уровня прапорщика – и любого помешанного. Мы не успеем опомниться, как очутимся посреди зловонных испарений неживого океана, под небом в черных веретеньях дыма и по соседству с существами, мало похожими на что-то прежнее, – среди животных, пытающихся встать на полторы лапы, и птиц с одним крылом, потрясенно взирая на каких-то чудищ, ползущих из шевелящихся струпьев пепла: то наши дети. Грех предсказывать худое: накличешь, – но до вопроса ли нам будет тогда: «Неужто это сотворили Бэкон с Декартом?!»

И утешит ли кого-нибудь ответ: «Нет, они лишь начали. Продолжили господа N и Z, довершили счетчики «экологической модели» при участии всех нас, рубивших кедры на карандаши, сверливших дыры в морях, посыпавших солью дороги, изготовлявших штаммы сибирской язвы, рекламировавших стиральные порошки»?

Ценность самого ценного в жизни отнюдь не определяется «созидательным трудом». Подобно здоровью, большая и главная часть поистине ценного дана человеку даром – как плоды дерева, как Байкал и Севан, как воздух и дыхание. Вот этот-то даровой ресурс мы истребляем, следуя куцей горе-экономике: экономисты считают затраты, а не последствия.

Но дело уже не в нас одних. Бессловесный мир вверен нам, ему не на кого больше рассчитывать. Звери и букашки даны нам и глядят нам в душу. Бесчисленные очи, глазки, гляделки таращатся на нас – опасливо и хитро, выпучась и со страхом, обреченно и наивно – из болот валимой сотнями тысяч тонн печорской тайги и амазонской сельвы, из трав, из ближней речки. Дельфины и страшилы природы, орхидеи и шуршащие рябины верят и не верят нам, они ждут. Не дождались уже слишком многие. Мириады одних только бабочек прикипают к радиаторам мчащихся загородными трассами автомобилей каждый сезон (вспомним единственную раздавленную бабочку из новеллы Рея Брэдбери!).