Джон Сили - Британская империя. Разделяй и властвуй!

В двух последних лекциях я старался показать, что завоевание Индии и управление ею англичанами не представляют собою ничего удивительного в известном смысле этого слова. Англичане могут справедливо гордиться многими деяниями своих соотечественников в Индии и многими людьми, выказавшими редкую энергию и талант в управлении; но было бы заблуждением предполагать, что самое существование империи является незыблемым доказательством громадного превосходства английской расы над расами Индии. Не прибегая к признанию этого превосходства, мы можем указать на причины, достаточно объясняющие рост и непрерывное существование империи. Следовательно, в этом явлении нет ничего удивительного, если под словом «удивительное» подразумеваем мы чудесное или трудно объяснимое обычной причинностью.

Тем не менее, в другом смысле империя эта представляет собою нечто удивительное, и даже гораздо более удивительное, чем обыкновенно предполагают. Однако достойными удивления нам кажутся не причины, породившие ее существование, а те последствия, которыми это существование сопровождалось. Другими словами, она имеет важное значение специально в историческом смысле, ибо мы уже говорили, что историческая важность событий измеряется их чреватостью последствиями. Применяя эту мерку, мы уже выдвинули вперед несколько событий в истории Англии (особенно американскую революцию), которые, не представляя собою ни драматизма, ни романтического интереса, изучаются обыкновенно слишком поверхностно. Позвольте теперь заметить, что, если индийская империя при ближайшем рассмотрении и покажется менее чудесной, зато она столько же выиграет в историческом отношении, сколько потеряет в романтическом.

Обширная восточная империя сама по себе не является чем-то интересным и исключительно важным. В Азии существовало много таких империй, которые в историческом отношении имели меньше значения, чем какой-нибудь греческий или тосканский город-республика. То, что они были обширны и существовали долго, еще не делает их интересными. Обыкновенно при ближайшем знакомстве мы находим, что они стояли на низкой ступени организации и оказывали такое давление на личность, что в них не было ни счастья, ни прогресса и не совершалось ничего достопамятного. Быть может, первым впечатлением от английской империи в Индии, когда мы обратим на нее внимание, будет то, что и она, в сущности, ничем не интереснее остальных разросшихся азиатских деспотий. Правда, можно быть уверенным, что благодаря контролю английского общественного мнения эта империя стоит на более высоком уровне развития, нравственности и человеколюбия, чем стояла империя Могола, которой она наследовала. В лучшем случае мы можем считать ее хорошим образцом дурной политической системы. И англичане вовсе не расположены гордиться ролью наследников Великого Могола. Несмотря на все достоинства английской администрации, мы сомневаемся, чтобы подданные империи были счастливы; мы даже сомневаемся в том, что правление англичан подготавливает индусов к более счастливому положению, и опасаемся, что оно погружает их еще в большую глубину несчастия; мы даже считаем возможным, что настоящее азиатское правительство или, еще лучше, народное правительство, возникшее из среды индусского населения, в конце концов могло бы оказаться более благотворным: оно было бы более сродно, хотя и менее цивилизованно, чем такое чуждое и несимпатичное управление, как управление англичан.

Однако мы должны помнить, что не все империи лишены исторического интереса. Не такова, например, Римская империя. В настоящее время я могу смело утверждать это, ибо наши взгляды на историю за последнее время стали не так исключительны. А между тем еще недавно даже Римская империя считалась неинтересной потому, что это была деспотическая, в некоторые периоды несчастливая и полуварварская империя. Прошлое поколение держалось того мнения, что в политике хороша лишь свобода, и сообразно с этим все те периоды истории, в которых свободы нет, должны быть выпущены и как бы вычеркнуты. Наряду с таким мнением господствовала привычка читать историю так, как мы читаем поэзию, то есть исключительно ради возвышенного удовольствия: как только читатель доходил до периода, в котором не было ничего блестящего или трогающего душу, он закрывал книгу. В те времена, наверно, была осуждена и Римская империя. Римская республика уважалась за свою свободу, а ранняя Римская империя изучалась ради отыскания в ней следов свободы. Но, дойдя до конца второго столетия, книгу закрывали, как будто все, что следовало затем в течение десяти веков, являло собою упадок и разрушение. Интерес к читаемому пробуждался снова лишь тогда, когда вновь начинали зарождаться следы свободы в Англии и в итальянских республиках. Кажется, я могу смело сказать, что подобный взгляд на историю в настоящее время устарел. Мы теперь читаем историю не ради одного удовольствия, мы надеемся открыть в ней законы политического развития и видоизменения, и потому почти не думаем о том, является ли тот или другой период блестящим или плачевным; достаточно, если он поучителен и учит нас тому, чему учат другие периоды. Мы также знаем теперь, что в политике есть благо и кроме свободы, например национальность, цивилизация. Случается, и даже нередко, что правительства, не дающие свободы, тем не менее, ценны и чрезвычайно благоприятны для достижения упомянутых целей. Вот почему Римская империя, не только в начале, но и во время позднейшего своего развития, вплоть до тринадцатого столетия, считается в настоящее время, несмотря на ее варварство, суеверие и весь ее упадок, одним из наиболее интересных исторических явлений. Мы видим, что эта империя имеет свой внутренний прогресс, свои творческие идеи и достопамятные результаты. Мы различаем в ней зародыш того, что представляет собою нечто великое и замечательное, – зародыш современного братства или свободной федерации цивилизованных народов. И потому, несмотря на то что эта империя была громадна и несмотря на то что управлялась она деспотически, мы изучаем ее с беспредельным интересом и вниманием.

Это различие между Римской империей и другими империями, опирающимися на завоевание, вытекает из превосходства цивилизации победителей над цивилизацией побежденных. Между тем побеждающая раса не всегда стоит на высокой ступени цивилизации; типичным победителем является Кир или Чингисхан, то есть предводитель воинственного племени, закаленного нуждой и падкого до грабежа. Перед лицом такого завоевателя прогресс цивилизации останавливается в истории; мы нередко видим, что цивилизованные народы бывают покорены; иногда им удается охранять свою территорию, и очень редко мы видим их в роли завоевателей. По крайней мере, так было до новейших времен, когда прогресс изобретений усилил цивилизацию, снабдив ее новыми орудиями. Самая завоевательная раса истории – туркмены – была наименее прогрессивной расой. Из этой расы, из роя племен, снабжавших наемными войсками всех честолюбивых царей Центральной Азии, и набирали главным образом Бабер и Акбер те силы, с которыми они завоевали Индию. Таково общее правило; но когда происходит исключительный случай, когда высокая цивилизация распространяется путем завоевания среди менее цивилизованного населения, тогда образующаяся империя представляет особенный интерес. Такой характер, например, имело завоевание востока Александром Великим: македоняне, находясь в тесном родстве с греками, принесли с собою эллинизм; благодаря этому, несмотря на то что царство Диадохов само по себе было не более как военной деспотией низкого типа, порожденное им слияние греческой мысли с мыслью востока дало самые поразительные и достопамятные результаты. Еще более замечательным, благодаря своей большей продолжительности и большей близости к нам, было влияние, оказанное на европейские народы Римской империей. В сущности, это великое явление занимает самое центральное место в истории человечества и может считаться основанием современной цивилизации.