Генрих Иоффе - Революция и семья Романовых

Провал миссии Милюкова, во многом обусловленный уходом кадетов из «Правого центра», а также отказом командования Добровольческой армии принять германскую ориентацию и выставить открыто монархический лозунг, вынудил немцев искать «свой шанс» в иных местах и с другими людьми. В северо-западном регионе монархисты-германофилы, пожалуй, раньше всего установили связи с немцами, стремясь «подвигнуть» их к нанесению удара по Советской Республике на этом северо-западном направлении. Некоторые немецкие генералы и офицеры готовы были пустить в ход свои «железные кулаки», но тормозящее влияние оказывали разногласия, существовавшие в «верхах» по вопросу о «будущности России», а также политическая одиозность тех русских контрреволюционных контрагентов, с которыми немцам приходилось иметь здесь дело. Это были никогда не обладавшие каким-либо политическим весом бывшие великие князья Павел Александрович (неудачный составитель «конституционного манифеста» в февральские дни 1917 г.) и Кирилл Владимирович (не имевший ничего, кроме гвардейского роста и лощеного вида, что, впрочем, не помешало ему в эмиграции объявить себя… «императором»). Это был Марков-2-й со своими не столь уж многочисленными черносотенными друзьями, на которых ставку мог делать только тот, кто полностью потерял чувство реальности… И, тем не менее, ненависть германских монархистов и реакционеров к Советской власти и большевикам была столь велика, что они не отвергали сотрудничества даже с таким контрреволюционным «материалом», как черносотенная организация Маркова-2-го и др. Это сотрудничество вылилось в планы формирования под монархическим знаменем (на территории Псковщины и Витебщины) так называемой Северной армии. Перед ней ставилась задача захвата Петрограда, а во главе ее предполагали поставить генерала Ф. Келлера, который во время Февральской революции, командуя конным корпусом, выражал готовность поддержать царский престол вооруженной силой. Планы по созданию Северной армии начали воплощаться в жизнь в конце лета 1918 г.

На противоположном, юго-западном, конце «германской линии», где немцам с помощью Милюкова не удалось «уловить» Добровольческую армию, ставка была сделана на донского атамана Краснова. Это был тот самый Краснов, который в конце октября 1917 г. вместе с Керенским вел карательные войска своего 3-го конного корпуса на советский Петроград, был разбит, отпущен под честное слово и бежал на Дон. В конце апреля – начале мая 1918 г. он оказался на «атаманстве» в результате белоказачьего восстания на Дону, поддержанного продвигавшимися к Ростову германскими войсками.

После прихода к власти Краснов обратился с письмом к Вильгельму II, просил признать самостоятельность «всевеликого войска Донского», за что обещал нейтралитет и «особые экономические льготы» для Германии. В контрреволюционных антантофильских кругах это обращение Краснова вызвало взрыв возмущения. М. В. Родзянко даже объявил его «апокрифом», не веря, чтобы «генерал царской службы» мог признать себя «вассалом нашего исконного врага – германского императора» [656]. Но обращение было фактом.

Краснов, несомненно, представлялся немцам более «солидной» фигурой, чем некоторые бывшие великие князья или Марков-2-й. За ним была довольно крупная военная сила – Донская армия, и Краснов пользовался вниманием самого кайзера. Но с красновщиной они вели ту же самую игру, что и со скоропадчиной: с одной стороны, поддерживали красновский сепаратизм, давая понять, что они не сторонники восстановления «единой России», а с другой – привлекая к себе «великорусских монархистов», намекали им, что все будет зависеть от них самих, от их способности объединить вокруг себя широкие контрреволюционные силы.

«Добровольческие вожди» генералы Алексеев и Деникин довольно умело использовали Краснова как посредника для получения германского оружия и снаряжения. Краснов впоследствии не без сарказма писал, что, оберегая «антантофильскую девственность» Добровольческой армии, он брал у немцев оружие, мыл его в донских водах, а уже потом передавал добровольцам. Немцы, конечно, все это хорошо знали. В июне 1918 г. добровольческий агент на Украине с некоторым удивлением доносил в добровольческий штаб, что немцы почему-то не задержали в Харькове эшелон с офицерами, хотя «по погонам и корниловским нашивкам» понимали, что он пойдет на Дон, к Деникину и Алексееву [657]. Но агент недоумевал напрасно. Как раз в это время немцы в Киеве вели переговоры с Милюковым, убеждавшим их, что он сумеет привязать Добровольческую армию к германской колеснице и «повести ее на Москву». К тому же и командование Добровольческой армии держалось вполне лояльно, чтобы не спровоцировать немцев и не перекрыть каналы получения оружия и подкреплений через Украину. Генерал Деникин писал Шульгину в Киев: «Немцы занимают сильным кордоном выходы из Донской области в центр России и не определили линии поведения по отношению к Добровольческой армии. Мы не замечаем друг друга…» [658]Но уже в июле 1918 г. из переговоров с Милюковым и по другим данным немцам в Киеве становилось ясно, что расчеты на Добровольческую армию практически беспочвенны. Тогда здесь, на юго-западе, точно так же, как и на северо-западе, немцы решили создавать контрреволюционные воинские подразделения под монархическими знаменами и с «германской ориентацией». В киевских дневниках Милюкова имеется запись о том, что во время переговоров Гаазе однажды проговорился, сказав, что Москву будет освобождать «Добровольческая армия, но не алексеевская, к которой он относится отрицательно» [659]. По имевшимся у Милюкова данным, на эту новую армию немцы ассигновали 5 млн руб. [660]К концу лета план начал осуществляться.

На «нейтральной территории» Богучарского и Новохоперского уездов Воронежской губернии («самовольно» захваченных донскими казаками) с согласия атамана Краснова и по инициативе монархического союза «Наша родина» стала формироваться так называемая Южная армия. Краснов рассматривал ее как «прикрытие» с севера, а со стороны Германии это был своего рода пробный шар в создании противовеса проантантовской Добровольческой армии. Германское командование на Украине охотно снабжало Южную армию деньгами и оружием. «Офицеров, желающих поступить в ряды армии, было достаточно», – писал впоследствии один из организаторов Южной армии – герцог Лейхтенбергский [661]. Действительно, в различных украинских городах после корниловщины «осела» масса монархически настроенных офицеров. В Киеве, например, их было до 40 тыс., в Екатеринославе – 8 тыс., в Житомире – 5 тыс., в Симферополе – 10 тыс., в Херсоне – 15 тыс. [662]

Конечно, далеко не все они стремились в район расположения Южной армии. Большая часть двигалась дальше, на Дон и Северный Кавказ, в формировавшуюся Добровольческую армию, но немалое число записывалось и в Южную армию. «Монархические лозунги и хорошее содержание, – писал генерал А. Лукомский, – первоначально привлекали многих, и запись началась очень успешно» [663]По признанию Краснова, в составе Южной армии преобладали офицеры, священники, бывшие городовые, сотрудники царской охранки и т. п. Они, писал Краснов, понадевали на себя погоны, нашили на рукава полоски бело-желтого цвета – «романовских цветов» – и двуглавого орла, распевали по кафе «Боже, царя храни!» [664]Пьяные оргии, буйства и грабежи «южноармейцев» на станциях Кантемировка и Чертково приняли такой характер, что даже Краснов вынужден был принимать какие-то меры. Формирование Южной армии тормозилось из-за поисков «популярного генерала», который мог бы ее возглавить. Наконец согласился небезызвестный генерал Н. И. Иванов, тот самый, который 2 марта 1917 г. по приказу Николая II двинулся из Ставки в Могилеве подавлять восстание рабочих и солдат Петрограда. Карательная экспедиция Иванова, как известно, провалилась, но сам неудавшийся каратель был отпущен Керенским и летом 1918 г., по словам Краснова, «проживал в бедности в Новочеркасске, без всякого дела». Пережитые невзгоды «расстроили его умственные способности» [665], но для монархистов из союза «Наша родина» и Южной армии важно было «знамя», а как «знамя» Иванов им вполне подходил.