Рен Марк - Рен Т. Марк А. Рифлинг Месс-менд - вождь германской ЧК

Дело близилось к развязке. Оставалось найти автомобиль.

Ландфогт потребовал, чтобы его соединили с Фрид-рихсгафеном. К счастью, цепеллин был готов к полету. Несмотря на сильный шторм, комендант решил сам отправиться в погоню за летающим автомобилем. Одновременно поднялись два аэроплана. Они должны были перерезать путь через границу летающему автомобилю.

Десять часов, 50 минут. Борьба начинается. Сквозь дождь и шторм, цеппелин и аэропланы прокладывают себе дорогу и Штутгарт. Через час оцеплена вся местность вокруг Штуттгарта. Никаких следов автомобиля. От начальника обороны Штуттгарта приходит донесение, что следы кролика привели полицейскую собаку в одну из комнат отеля «Маркарт», в которой утром остановился индусский профессор, к которому приходили подозрительные личности. Профессор и гости исчезли. Они не могли далеко уйти.

Вскоре из Мюнхена приходит сообщение, что в окрестностях Розенгейма прошел с небывалой скоростью красный автомобиль. Направление — австрийская граница. Таким образом, напали на верные следы. Погоня началась.

Разгорелся фантастический, ужасный бой. Противник знал, что его ждет, если он будет пойман, — и боролся не на жизнь, а на смерть. Храбрые авиаторы, рискуя жизнью, творили чудеса. Вскоре аэропланы нагнали летающий автомобиль, цеппелин преградил ему путь, открыв по нем орудийный огонь. Автомобиль сделал попытку спастись бегством. Он взметнулся ввысь сверкающей кометой, но его настигли аэропланы, открыли по нем стрельбу и, не прекращая преследования, взвились за ним в высоту. Тысяча метров, две тысячи, — побит мировой рекорд, но бегство продолжается все выше и выше. Вдруг автомобиль срывается вниз. Авария? — Хитрый маневр, автомобиль пытается ускользнуть незамеченным под аэропланами. Это приводит его к гибели. Лейтенант Мюллер из воздушного отряда 10, выдающийся авиатор мировой войны, меняет направление, аэроплан камнем падает вниз, на расстоянии ста метров от земли переходит в ровный полет — тяжелая бомба — превосходный прицел — косит автомобиль. Прекрасный стрелок! Автомобиль тщетно пытается продолжать полет — все напрасно.

Когда аэропланы спускаются и солдаты окружают автомобиль — он пуст. У руля сидит кукла — автомат. Легко догадаться, что ею руководили по радио. Преступники скрылись.

Ландфогт держит в руках радиограмму о результатах погони. По его мужественному красивому лицу скользит горькая улыбка.

Теперь в рейхстаге ведется дело 139-ти. Комиссия под личным председательством канцлера по розничной продаже пива и действительнейшим, наивысочайшим тайным советником Ландфогтом в качестве секретаря. Комиссия состоит из 311-ти человек и должна, наконец, научно разработать способ обезвредить Месс Менда и его отряд Чека.

Адольф Рифлинг, — мне пришлось познакомиться с ним в прошлом году в Берлине, — молодой, начинающий — блестяще начинающий — гейдельбергский доктор философии. Гейдельбергский — значит неокантианец, романтик, мечтатель, человек не от мира сего. Человек сейчас неуместный, — он был бы уместен в сороковых годах прошлого столетия. И философический блеск его, и этот стиль блестящий, и эта тонкость, эта хрупкость, этот взгляд грустно-мечтательный, задумчиво устремленный в туманну даль, — все, все это совсем, совсем неуместно. На фоне Берлина 1923 года — Берлина шиберов, кокоток, шимми, нищеты и голода — доктор Рифлинг был живым, бьющим в глаза анахронизмом. Человек с луны.

Основная характеристика Рифлинга: он — сочувствующий. Он — «не», но он сочувствует. Он не коммунист, но он сочувствует коммунизму. Он не революционер, но он сочувствует революции. Он — в сторонке… Он влюблен в Москву. Он боготворит Ленина. Понимает ли он Москву и Ленина? Да, — но по-своему. Совсем, совсем не так, как мы понимаем.

Превалирующая эмоция Рифлинга — страх. Страх перед этим миром — перед этим капиталистическим, империалистическим миром, в котором он — чужой. Страх перед грядущей войной. Страх перед грядущим вообще, — он мучительно напряженно думает о будущем… Страх — и грусть. Грустный страх, печальный страх — тонкое что-то, нежно-романтическое…

Интеллигент до мозга костей… Переживания, настроения…

И в этой книжке тоже — на первом плане переживания и настроения, грусть и страх…

Рифлинг не химик, он — философ. В химии он дилетант. И эта книжка не претендует даже на научность. Вполне возможно, что с точки зрения химии в ней — грубые ошибки… Но это неважно. Достоинство этой книжки не в том, что она дает какие-нибудь положительные знания, — она не дает никаких положительных знаний, — а в том, что она вводит нас в атмосферу будущей войны, химической войны. Это введение в атмосферу очень и очень полезно. Очень и очень нужно. Необходимо… Вы прочтете эту книжку — и химическая война станет для вас реальной возможностью. Вот, это-то нам и нужно: чтобы люди в СССР научились думать о химической войне, как о реальной возможности.

Мы конечно, не разделяем взглядов, — вернее, мечтаний, — доктора Рифлинга, проскальзывающих там и сям в этой книжке. Эти мечтания беспочвенны — уже потому, что почтенный доктор совершенно упускает из виду ту колоссальную роль, которую играет в войне экономика. Экономику-то господин доктор не приметил! На философском факультете Гейдельбергского университета экономика в загоне… Мечты о том, что «война обессмыслится», «война сама изживет себя», конечно, смешны, конечно, жалки…

Но у Рифлинга — живое воображение, и он ярко, остро пишет. Этого с нас, в данном случае, довольно.

А. Меньшой.

Разрешите мне фиксировать ваше внимание на вопросе, который стоит не в центре внимания, а в стороне от центра. В центре, как всегда, дипломатическо-политические вопросы. Репарации. Рур… Новая эта репарационная схема, которую так трудно, — почти невозможно, — отличить от всех старых схем… Малая Антанта. Бельгия — Франция или Бельгия — Англия. Новые правительства в Германии и во Франции. Англосоветские переговоры… Я должен вам сказать: затхлостью пахнет в Европе. Репарации, Рур — уже это старо, уже надоело. Нельзя же, господа, всегда одно и то же. В конце концов, мы вот уже сколько лет топчемся все на одном и том же месте… Только иногда, время от времени, какой-нибудь инцидентик, конф-ликтик, скандальчик прервет на миг монотонность. Я говорю: инцидентик, конфликтик, скандальчик — потому, что настоящих инцидентов, конфликтов и скандалов давно уже нет, давно уже не было. Измельчала, измельчала дипломатия-политика… Гроз нет, бурь нет, — бури бывают только в стакане воды. И если уж выдастся какой-нибудь скандальчик, так непременно пошленький, глупенький, нелепый, неуклюжий, фарсового какого-то характера. Описывать вам подробно скандал в здешнем советском торгпредстве, ей-ей, не стоит, неинтересно, — можно только одно сказать: это было так глупо и так бессмысленно, что сами инициаторы и организаторы скандала не могли — и по сей день не могут — объяснить ни себе самим, ни недоумевающей «почтеннейшей публике», что, собственно, произошло. И почему? И как? И зачем? Главное — зачем? Какая цель? Никто не знает.