Коллектив авторов - Интернет и идеологические движения в России. Коллективная монография

Данная глава посвящена выявлению важнейших тенденций социально-политического развития постсоветской России. Автор, используя накопленные за четверть века «Левада-Центром» материалы социологических опросов, показывает специфику эволюции российского общества. Траектория этой эволюции далека от той, которую рисовали теории, исходившие, в начале 1990-х гг., из иллюзорных надежд на его последовательное движение к демократии и либерализму. В действительности же наблюдается другой вариант развития – в сторону нарастания авторитарных тенденций с угрозой их трансформации в тоталитарные формы. Особое внимание в главе уделено изучаемому в книге периоду (2011–2014 гг.). Автор пытается объяснить причину смены социальных движений между периодами, названными в книге «Русской зимой» и «Русской весной», а также вскрыть механизмы массовой поддержки политики Кремля по отношению к Украине. Важная часть главы посвящена анализу реальной поддержки в обществе тех идеологических движений, которые были выделены методами дискурсивного анализа при изучении интернет-сообществ.

Высокий уровень массового одобрения аннексии Крыма и российской политики по отношению к Украине, поразивший многих политологов и либеральных обозревателей, часто связывается ими с подъемом русского национализма, выразителем которого, как считается, и явился Владимир Путин [460]. Однако, как показывают социологические исследования «Левада-Центра» [461], рост национализма в России не был спонтанной реакцией общества на события в Украине. Европейский выбор соседней страны, ее переориентация с Москвы на Евросоюз первоначально не вызывали какой-либо враждебности в российском обществе. Так, в ноябре 2013 г. 65–70 % россиян считали, что России не следует вмешиваться во внутриукраинские дела, тем более – оказывать военное давление на одну из сторон конфликта; большинство полагало, что эти проблемы следует решать самим украинцам. Тем не менее уже тогда 29 % российских граждан считали подобные планы Киева «предательством славянского братства», чему следует противодействовать всеми доступными средствами.

Зависимость и последовательность событий здесь иная: падающая поддержка Путина в российском обществе заставила Кремль искать средства и источники для подавления внутрироссийской оппозиции и дискредитации гражданского общества, выступающего с острой критикой власти. Более чем понятная для россиян аналогия между Майданом (как ненасильственным изменением системы власти в условиях авторитарного правления) и массовыми демонстрациями протеста в Москве и других городах России в 2011–2012 гг., с одной стороны, и параллели между авторитарным и коррумпированным режимом Януковича и режимом Путина, с другой, вызвали страх в Кремле и стали причиной для развязывания беспрецедентной по агрессивности и демагогии антиукраинской кампании.

Российское руководство со времени «цветных революций» было чрезвычайно обеспокоено стремлением бывших республик СССР выйти из зоны влияния России. Вступление в ЕС или в НАТО означало одновременно крах в этих странах постсоветских диктаторских или персоналистских, в любом случае – недемократических структур господства. Любое осуществление подобных планов разрушало бы геополитическую конструкцию, старательно возводимую Путиным, – воссоздание своего рода аналога СССР, но в «уменьшенном» масштабе. России в этой конструкции отводилась доминирующая роль, что крайне важно для сохранения легитимности нынешней российской власти, поддержания у населения образа страны как мировой, «великой», а не просто крупной региональной державы. Озабоченность идеологической «заразой» – влиянием ценностей западной демократии или непрекращающейся «экспансией» НАТО – заставляет российский режим и его активных сторонников (своего рода «коллективного Путина») рассматривать все события, от движений протеста против фальсификации выборов в России до массовых митингов и выступлений против авторитарных режимов на Севере Африки или Ближнем Востоке, как цепь заговоров и подрывных действий, инспирированных Госдепом, ЦРУ или другими спецслужбами с целью установления мировой гегемонии США и их союзников. Какими бы соображениями или скрытыми мотивами ни обосновывалось это публично выражаемое понимание происходящего: профессиональной паранойей чекистов, пришедших к власти (и убежденных в планах Запада ослабить Россию, захватить ее территорию или ресурсы), комплексами проигравших в холодной войне или лицемерным оправданием своего узурпирования власти, защитой материальных интересов элит, – суть подобной политики одна – упорное навязывание населению идеи враждебного окружения страны, наличия многообразных угроз «национальным интересам» (безопасности страны, ее территориальной целостности, экономике, культуре, ментальности или «духовности», ее традициям) [462].

Эта идеология на наших глазах обретает черты коллективной метафизики – «вечного противостояния» России и Запада как особых, закрытых «цивилизаций». Эта реакционная утопия, возрожденная в новых по сравнению с XIX веком одеждах (см. главу 2) [463], заменяет умершую ранее идеологию классовой борьбы и противостояния двух мировых систем (социализма и капитализма). Но функция ее (почти по Карлу Маннгейму) по-прежнему заключается в консервации ставшей безальтернативной институциональной системы господства и – обратным светом – дискредитации идеологии либерализма, «открытого общества», модернизации, возвращения на общую для всех стран дорогу мирового развития, глобализации и – что главное – сознания необходимости систематических реформ как условия роста, процветания, технологического прогресса. Содержательно, сам по себе, этот набор идей представляет принципиально эклектическое собрание разнородных догматических утверждений, объединенных общностью «Большого стиля» – пафосом прославления величия «государства как нации». Будучи сведением ключевых символов и мифов о разных исторических эпохах России (империи и колониальной экспансии, сталинской индустриализации и милитаризма советского времени, становления казенного православия и декадентства Серебряного века, народничества и славянофильства, русского геополитического фашизма и культуры просвещения), идеология «возрождения» обретает свойства «достоверности» и убедительности, поскольку каждая из разных групп населения узнает, точнее, опознает в этом агломерате высокопарных рассуждений о миссии или статусе России нечто свое, знакомое, а сама гетерогенность мифов и идеологем воспринимается как свойство «объективности», внепартийности и истинности. То, что эти суждения предельно клишированы, пошлы в интеллектуальном плане, банальны и примитивны, что это давно отработанный риторический материал, оказывается не недостатком, а достоинством этой идеологии, условием ее суггестивного воздействия на массы.