Александра Матвеева - Геополитическая концепция истории России П. Н. Савицкого

Петр Николаевич понимал, что континентальная автаркия без учета фактора морских коммуникаций не может быть достигнута. Для обеспечения стратегической безопасности необходимо укрепиться на Черном море. В этой же связи он считал полезным приобрести выход к Персидскому заливу.

Но если в начале 20-х гг. борьба за «океанический» выход рассматривалась как второстепенная задача: «какой бы выход в Средиземное море или к Индийскому океану ни нашла бы Россия, морской прибой не принесет своей пены к Симбирскому “Обрыву”» [620]– то через 10 лет, по мере выстраивания автаркичной социалистической системы, стратегия континента-океана была дополнена еще одним геополитически необходимым принципом – «континент-океан – на океаны».

В 30-е гг. Савицкий считал, что Россия-Евразия призвана играть выдающуюся роль также и на море: «Она должна стать в центре морской политики» и стать «перекрестком путей сообщения, на котором сойдутся магистрали, связывающие друг с другом эти три периферийные в отношении Евразии мира: Европу, Азию и Америку» [621]. Для этого необходимо было «преодолеть» те географические свойства России-Евразии, которые создают ей экономические и стратегические проблемы: неблагоприятное положение относительно моря, то есть неудобная связь по морю между черноморским и балтийским побережьями, «четвертованность русского побережья», которая ослабляет положение России в военно-морском и экономическом отношениях. Именно «четвертованность» побережий и флота, по мнению П. Н. Савицкого, являлась главной причиной военно-морских поражений в русско-японской войне [622].

Отсюда Петр Николаевич выводил следующие геостратегические задачи для России-Евразии: завоевать Ледовитый океан, установить мореходную связь между Балтикой и Дальним Востоком, тем самым «приблизить ситуацию к единству побережья» [623]. В этом вопросе Савицкий обратился к позитивному опыту Германии, США, Франции, где борьба отдельных стран за единство своих побережий и сейчас составляет одну из основных геополитических движущих сил мира» [624].

Как отмечалось выше, еще в доэмигрантский период П. Н. Савицкий пришел к выводу о геополитической преемственности, обусловленной общностью «месторазвития», между Российской империей и политикой советской власти по воссозданию ее контуров. Во внешнеполитической практике СССР это следование «державной логике» продолжилось.

Так, укрепившееся на протяжении 20-30-х гг. советское влияние во Внешней Монголии и Синьцзяне Савицкий рассматривал как проявление геополитической закономерности, восходящей к традиции Российской империи: «СССР заменил здесь царскую Россию» [625]. Таким образом, советская власть позиционировалась как продолжательница дела внутренней колонизации России [626].

Савицкий отмечал, что геополитическая общность с данными территориями не нарушилась и в годы Гражданской войны, когда путь для советского влияния во Внешнюю Монголию, сам того не желая, открыл барон Р. Ф. Унгерн [627]. Для Савицкого это было исторически логично, поскольку в его представлении, геополитика надклассова. Так, он замечал, что в середине и второй половине 1920-х гг. белые и красные своеобразно сотрудничали в Синьцзяне. Первые способствовали развитию производительных сил в провинции, а вторые – укрепляли свои внешнеполитические позиции [628]. И Унгерн-Штенберг, и красные, одинаково стремились освободить эти территории от китайцев. С другой стороны, в 1924 г. Советы признали «буржуазно-демократическую» республику Монголию [629]. А это еще раз подчеркивало приоритетность геополитических императивов в политической практике.

«Традиция месторазвития» определялась как константа, рассматривалась как исторически обусловленная геополитическая закономерность, которую Савицкий выразил в своеобразной формуле, применив ее к современной ему действительности: «Только там Советскому Союзу удавалось и удается до сих пор стать определяющей силой в ходе исторической эволюции, где эта его роль вытекает из основ, заложенных уже историей дореволюционной России. Где нет этих основ, принцип «мировой революции», провозглашенный Советским Союзом, оказывался и оказывается пустым звуком» [630]. В этой связи вполне логичной и предсказуемой виделся «революционный» сдвиг в отношении политики советской власти во второй половине 30-х гг. применительно к «монгольскому ядру континента», когда как бы заново была построена китайская стена, отделявшая экономически Китай от Монголии.

Продвижение России в этом направлении рассматривалось как экономически и стратегически взаимовыгодное для нее и Монголии. Здесь Савицкий был солидарен с позицией советской власти, ссылаясь на «Известия» (8 января 1936. № 8), в которых говорилось, что в случае перехода этих территорий в руки японцев они бы превратились в скотоводческую колонию, а Советская Россия была бы отрезана от Восточной Сибири и Дальнего Востока [631]. СССР сосредоточил 90 % всей внешней торговли Синьцзяна, помогал его провинциальному правительству справиться с мусульманским восстанием.

При этом Савицкий отмечал, что с проведением КВЖД «русские сами забили китайский демографический клин» между территориями от Доуралья до Забайкалья и Приморьем [632]. Указывая на «огромность» этой потери, Савицкий с радостью констатировал, что в 30-е гг. советская власть стала находить компенсацию в обширных территориях на стыке внутреннего Китая, Монголии, СССР, Афганистана, Индии и Тибета [633].

Какие-либо попытки островной Японии в 30-е гг. на «северную степь» Азии он считал лишенными смысла, поскольку степь предполагает соответствующие виды вооружения, которых у Японии нет [634]. В этой связи система взаимоотношений Японии и СССР определялась по установленной Савицким геополитической закономерности: «Континентальной государственности никогда не удавалось нанести Японии существенного удара в пределах ее островного месторазвития и наоборот» [635].

В письме известному харбинскому «азийцу» Вс. Н. Иванову от 1932 г. Савицкий развил эту мысль, указывая на то, что «Россия (СССР) и Япония имеют в Маньчжурии, каждая свою, геополитическую сферу. Как геополитик, я предвижу, какие опасности навлечет на Японию попытка выйти во внутриконтинентальные степные области – хотя бы даже Западной Маньчжурии и Восточной Монголии. Временно, в тот момент, пока СССР занят первой, а потом, быть может и второй пятилеткой – это может удастся, как удавалось русское расширение в Южной Маньчжурии около 1900 г. Но в долгих сроках, таким расширением Япония подготовила бы себе континентальную Цусиму» [636]. И задавался вопросом: «Не произойдет ли эта Цусима в 1946 г., когда истекает срок пакта о ненападении» [637].