Ральф Иззард - По следам снежного человека

Приятно отметить, что лама Сангхи сумел воспользоваться и другими мелочами из того мусора, какой неизбежно оставляют на своем пути альпинистские экспедиции: среди светильников и других резных изделий из серебра, имеющих полурелигиозное назначение, теперь красуются пустой бидон из-под пива, металлическая банка, когда-то содержавшая конфеты, и бутылка из-под бренди. Почетным сидением ламе служит продовольственный ящик (№ 101), принадлежавший прошлогодней английской экспедиции на Эверест.

Танцы происходили в окруженном аркадами дворе перед храмом; на заднем плане виднелась покрытая снегом и льдом громада Ама-Даблама. На узкой галерее вдоль трех сторон двора расположились брат Пышка на своем троне, монастырский оркестр и мы; там же стоял прилавок с гигантскими бутылями чанга. Сам храм служил для танцоров артистической уборной; исполнители в ярких шелках, с причудливыми масками, придававшими одним добродушный, другим устрашающий вид, выходили из темноты на залитые солнцем ступени. Представление состояло главным образом из танцев, в которых принимало участие не больше четырех монахов за раз; они стояли по углам двора; в центре возвышался столб с развевающимися молитвенными флагами. Монахи прыгали, становились в позы, время от времени били в барабаны, стучали медными тарелками, и все это продолжалось несколько часов. Мы мало понимали смысл изображавшихся сцен, но в опровержение общераспространенного мнения я должен сказать, что это не были «танцы дьяволов». Лучше всего их можно определить как нечто похожее на отрывки из средневековых мистерий. Их лейтмотивом является радостное пришествие буддизма в страны, прежде погруженные во мрак невежества — победа добра над злом. Танцы, пожалуй, продолжались бы целый день, но солнце скрылось за облаками, дальнейшая съемка оказалась невозможной, и с общего согласия мы перешли в храм, где в обществе измученных артистов приняли участие в поглощении огромных количеств чанга и ракши.

Вежливость требовала, чтобы за танцами в монастыре Тхьянгбоче последовало соответствующее празднество у нас; к счастью, мы привезли на такой случай ящик фейерверка. Теперь возникла проблема, где его пускать, не опасаясь устроить огромный пожар в окружавших нас лесах. Сам монастырь исключался, так как деревья подступали к нему слишком близко, а Пангбоче и Пхорче мы сочли слишком отдаленными. В конце концов наш выбор пал на Кхумджунг, красивую деревню, расположенную на голом плато высоко над Намче-Базаром (о последнем думать, конечно, не приходилось из-за недавно обнаруженных там двух случаев оспы).

В вечер, назначенный для фейерверка — субботу на пасхальной неделе, — зрители собрались со всей округи, причем некоторые не поленились пройти пятнадцать километров; прибыла также большая группа монахов из Тхьянгбоче, с интересом ожидавших представления. Анг Тхарке, как всегда нарядный, был почетным гостем. Днем мы отправили в Кхумджунг передовую партию, чтобы подготовить место для празднества и закупить достаточное количество чанга, без которого не обходятся подобные торжества. Последнее мы поручили Ангу Тсерингу и Ахкею, выполнившим задачу более чем удачно, ибо к тому времени, когда остальные участники нашей экспедиции взобрались на плато Кхумджунг, веселье было уже в полном разгаре, а наши два виночерпия изрядно под хмельком. К счастью, ночь выдалась безоблачная и ярко светила луна. Ступени большой ступы служили трибуной. Редко случается, чтобы столько народу получило столько удовольствия при таких ничтожных расходах. Фейерверк, оказавшийся очень хорошим, имел колоссальный успех, и все мы почувствовали облегчение, когда вечер прошел без всяких происшествий. Было несколько очень тревожных моментов, в особенности когда компания молодых шерпов, слишком долго задержавшихся в буфете, случайно наткнулась в темноте на ящик с сигнальными патронами Вери и пистолетами, принесенный снизу по ошибке, и принялась пускать сигнальные ракеты во все стороны. Этот импровизированный номер, который мог окончиться чьей-нибудь смертью или пожаром в нескольких домах, не причинил никому вреда и явился гвоздем вечера. Было около полуночи, фейерверк окончился, и публика уже давно занималась чангом и танцами, когда мы начали довольно беспорядочное отступление, пустившись в обратный путь по кулуарам, вниз по обрыву, через реку в базовый лагерь.

То обстоятельство, что мы так щедро угостили жителей Кхумджунга, ничего не ожидая взамен — тогда мы не знали, что в их храме имеется еще один скальп йети, — произвело, по-видимому, сильное впечатление, так как на следующее же утро лама Сангхи явился к нам в лагерь. После дружеского завтрака он повел Тома в общую палатку и преподнес ему ящичек, содержавший волосы с головы весьма почитаемого верховного ламы из Ронгбука, родственного монастыря, расположенного к северу от Эвереста. Затем, потолковав о всякой всячине, он сообщил Тому, что в Кхумджунге имеется второй скальп. Если Том согласен сопровождать его завтра в Кхумджунг, то он посодействует, чтобы его дали нам на время.

На следующее утро Том и лама Сангхи, высокий худощавый мужчина с пергаментной кожей, редкой монгольской бородкой и такими же усами, отправились в Кхумджунг. По рассказам Тома, скальп ему показали охотно. После того как он его осмотрел, ламы высшего ранга по очереди надевали его и принимались прыгать по огороженному переднему двору. Под конец скальп бесцеремонно нахлобучили на голову самому Тому. Затем ему прозрачно намекнули, что если он, я и лама Сангхи явимся завтра на заседание деревенского совета, то, возможно, мы услышим нечто для нас приятное. На это заседание мы возлагали большие надежды, так как Пхудорджи, один из самых расположенных к нам носильщиков-шерпов, сам был членом кхумджунгского совета, так же как и его симпатичный отец, принадлежавший к числу богатейших землевладельцев района.

Однако следующий день не оправдал наших ожиданий. Рано утром лама Сангхи известил нас, что он слишком устал и не может так скоро повторить тяжелый подъем на гору до Кхумджунга. Для сопровождения нас он прислал молодого ламу, которого, как впоследствии выяснилось, благоговейный страх перед всем происходившим лишил дара речи. У нас возникли также затруднения с переводчиком. Единственным шерпом, кое-как владевшим английским языком, был Да Темба, но тот недавно заявил, что в него вселились духи двух умерших людей. Доктор Билл Эдгар не имел в запасе никаких средств для лечения такого недуга, а потому пришлось пригласить в лагерь местного знахаря. Этот джентльмен две ночи не давал нам спать, так как непрерывно бил в тамтам, а затем объявил Да Тембу исцеленным. Весть о вселении духов, но не об исцелении, дошла до Кхумджунга, и, хотя злополучный Да Темба решительно заявлял, что он снова стал самим собой, наиболее суеверные члены совета в течение всего заседания явно оставались в сомнении относительно того, кто же из трех лиц выступал в роли нашего переводчика.