Виктор Мамченко - Воспитание сердца

И золотом мерцает день,
Он счастлив солнцем и цветами,
Летит солеными ветрами
До провансальских деревень.

Счастливый день, счастливый путь —
Вам, люди, поднятые светом,
Пусть не коснется темным бредом
Вас в море северная муть!

В Париже зимний день в дыму,
Но кажется, что это — сети,
В них бьются люди: люди эти
Не верят страстному уму.

Они не видят вашу даль,
Они в заботах — как в тенетах,
Не разбираются в поэтах,
Им и самих себя не жаль.

Ах, винтики от рычагов!
Но музыка, как Палестрина,
Как эта жаркая витрина, —
Не уступает ничего.

Бутон багровой розы
Из сада моего
Вплела как счастье в косы
И унесла его.
И пусть его уносит
Прохожая весна,
Пусть имени не спросит,
Она и так грустна!
Она и так волнует,
Как тихий свет струю,
И звездами бунтует
У сердца на краю.
Пусть проплывает мимо
Волнение мое,
Оно неутолимо,
И звездно бытие!

Последний знак, и вот скользят огни,
А в сумраке — твои глаза одни;
Тяжелый поезд медлит все, пока
В прощанье бьется жаркая рука.

Уйдет он прочь под арками мостов,
Но — звездный путь ему, счастливых снов!
И дней — с утра — цветущею землей,
Людей ему — веселою семьей!

Шумит в огнях Париж ночной, глухой...
Ну что, дитя, уехал милый твой;
Чего ж ты ждешь, и плачешь, как во сне,
И сон — не твой, не в розовой весне;

Должно быть, поезда нещадный стук
Об сердце бьется, сердце из-под рук
Летит за ним, летит как счастье дней, —
Подстреленным полетом лебедей.

Скажу тебе о днях. Пройдут они.
У жизни будут дни — другие дни.
Не может быть, чтоб в сердце навсегда
Жила, была горючая беда.

Тяжелый дом, а дальше — холмы, горы;
Прованса день уходит в дальний свет;
Прохладе солнечной раздвинул шторы
Привычный жест, как было сотни лет.

К приходу вечера девичьи зовы
Спешат сказать — и чем душа полна;
Повторные слова взволнованны и новы,
Как в море миллиардная волна.

Старушка черная под черной шляпой
Сидит и спит у солнечной стены,
И ловит тень котенок мягкой лапой —
Кривую тень старушечьей спины.

Старушка спит, ей снится в кухне лужа
Когда-то пролитого молока,
Письмо с войны (тогда живого) мужа,
Иль гнев его и темная рука.

А может быть, теперь, в минуты эти,
Легчайший сон летит по городам —
Куда ушли ее большие дети,
Ступая прочь по сердцу и годам.

Идут быки с рожном большим на выях,
Их очи — тихие, а вечер — вот уже
Об землю бьется на прохладных крыльях
В огнях зари, на звездном рубеже.

От тяжести на сердце нет следа:
Цветы и травы скошены как надо,
Прошел по лугу жаркий день труда,
За ним идет вечерняя прохлада
Воздушною высокою волной,
Небес касаясь светлой тишиной.

Ступает конь, подковой чуть звеня
По узкой тропке, — першерон тяжелый, —
И деревенский всадник на меня
Глядит, как если б я был голый,
А он — как рыцарь в царственной броне
С конем своим, и в сказочной стране.

Сейчас, сейчас вдруг брызнут звезды все,
Сольются в глубине потоком млечным
И драгоценностью в ночной росе
Падут к корням, движеньем вечно встречным,
Чтоб завтра деве рано на заре
Косарь приснился, — рыцарь на дворе.

Для себя мы счастье ищем,
Но случайны в том добре,
И в свободе ветром свищем,
Вьюжным ветром в декабре.

Зачарованным собою —
Что с любовью делать нам!
Иль с подругами, с любою,
Волочиться по годам —

Вот с такою, вот как эта —
В пьяном кабаке стоит, —
Тоже вечностью согрета,
Тоже как любовь болит;

Заклинает, и не словом —
По-цыгански, как во сне,
Как пред девственным престолом, —
Будто в звездах и росе.

Вечернее прохлады дуновенье.
Спокойной ночи, знойная земля!
Пусть легкое, как Млечный Путь, забвенье
Летит с тобою, звездами пыля.

Пусть встретятся небесною дорогой
Тебе тобою званные века;
Чтобы тебя счастливою тревогой
Коснулась утра тихая рука.

За взмахом взмах, как сердце в сильном теле,
Маячный луч над темнотой и злом
По морю бьется, будто в самом деле
Спешит сквозь ночь сверкающим веслом.

И тишина! Ведь тихо так, что слышно
Дыхание смолы в сосновой мгле;
Высокий свет глядит очами Вишну,
Как детский бог склоняется к земле.

Ночных сверчков опять с цикадами не путай:
Цикады ночью спят, им ночью — все равно,
А в сердце, может быть, как в пропаде темно
И кажется земля тяжелой мертвой грудой.

Живут цикады днем. Растопленной смолою
Горячий сосен сок пьянит до песен их;
Не надо им тогда веселых глаз твоих,
Не надо слез твоих, ночей со звездной мглою.

Они живут в раю. Им нас совсем не надо.
И нам они — к чему? Представь себе, что вдруг
Земля горит, беда, что все — как ад вокруг,
А мы с тобою райского вкушаем сада.

Откуда у тебя, дитя,
жестокость взгляда?
Как ночь глядишь,
как ночь в лесу,
как ночь зверей...
А солнцу — что? —
весна! —
из твоего наряда
оно влечет тебя —
на брань бы поскорей!
Цветущий сад в столице.
Утро.
Вся в тревоге,
как птица вдруг к гнезду,
к тебе склонилась мать,
чтоб потонуть
в глазах твоих,
как в древнем боге,
когда в любви
всем смертным
надо умирать.

Среди домов, по улице прямой,
В ночи спеша, и, может быть, домой,
Плывет калека в лунном далеке,
Пустой штаниной машет налегке.
Движенья четкие — одной ногой,
Как если б был с рожденья без другой.
О если б этот страшный человек
Безногим был — чтоб не было калек!
Но он пошел, конечно, на войну,
В руке зажав и совесть и вину
Винтовкою, тяжелой, как нога,
Которую оставил у врага.
И враг его, такой же, как и он,
За дымный Рур иль шелковый Лион,
Не зная сам куда, стрелял, бежал,
И долго, мертвый, под дождем лежал...
Ночная улица светла, тиха,
А лунный диск — как не было греха.
Но ты, калека, что же ты молчишь,
Идешь-плывешь и страшно не кричишь,
Что вот опять над денежной горой
Банкир грозит военною игрой.