Лев Никулин - Тайна сейфа

— Вы Олаф Ганзен?

Непродолжительное молчание. Мой собеседник меняется в лице. Внезапная ярость.

— Не знаю, что меня удерживает, чтобы размозжить вам череп.

— То же, что меня удерживает от выстрела вам в живот.

Он ежится, опускает голову и бледнеет. Можно подумать, что сквозь мрамор стола ему видно мою руку с маленьким маузером. Наконец он овладевает собой и говорит спокойно и деловито:

— Во всяком случае, вам крышка. Вы вывернулись в деле с сигарой. Доказательств нет. Но этого не нужно. Если вы и выйдете отсюда, то с тем, чтобы больше никуда не входить.

— Очень возможно. Но что вы от этого выиграете? Как только вы позовете своих, вы перестанете существовать. У меня останется еще пара зарядов, чтобы оставить по себе память этим господам.

Мой собеседник сопит и смотрит на меня с некоторым любопытством.

— Однако, вы… Меня предупреждали, но я никак не ожидал. Даже жалко, что такой ловкий парень так плохо кончит.

— Представьте, то же я думаю о вас?..

Он молчит и меланхолически вздыхает.

— Однако, нам надо выйти из этого глупого положения.

Я не возражаю.

— Послушайте, можно ли вам верить…

— В некоторых случаях можно… — Я говорю это весьма убедительно.

— Что вам дает дело с дислокацией?

Я называю сумму.

— Мы вам дадим меньше, но вы останетесь в живых.

— Что за филантропия… Впрочем, — я повторяю его вопрос: — «можно ли вам верить?»

Он показывает мне кольцо, обращенное гербом внутрь.

— Клянусь…

Эмблема — на черной эмали одноглавый белый орел. Он целует орла, при этом у него вид паломника, лобызающего реликвию.

— Вы удовлетворены…

«Белый орел». Конспиративная лига. Террор и романтическая разведка.

Несколько тысяч тупых и убежденных убийц, рассеянных в пространстве. Что может быть хуже?

Однако я стараюсь сохранить спокойствие и слежу за его беспокойным, но ничего не выражающим лицом.

— Я брат второго круга. Мое слово обязывает.

— Зачем я вам нужен?

— Нам всегда нужны такие люди.

Несколько секунд я оттягиваю мой ответ, но трудно изобрести что-нибудь другое, кроме согласия.

— Хорошо. Идите впереди меня.

Он встает; я иду на два шага позади, стараясь спрятать в рукаве пальто дуло. Мы выходим из кафе. Никто не обращает на нас внимания. В десяти шагах за углом закрытый автомобиль. Шофер открывает дверцу. Мой спутник садится, я сажусь рядом и мы едем с быстротой, несколько превосходящей дозволенную правилами езды по городу.

Если бы я был юношей, я бы представил себя героем романа Дюма. Вся полагающаяся в романах таинственность, весь сложный романтический ритуал выполнен в точности, с соблюдением подробностей. Поездка с завязанными глазами. Ночь, даже дождливая ночь с порывами ветра. Шум листьев в темноте. Молчание, мрак и двухчасовой автомобильный пробег. Надо сказать, что устарелую карету романов Дюма с успехом заменил крытый «Делоне Бель-виль». Однако по шороху шин я чувствовал, как мы меняли асфальт улиц на мелкие булыжники шоссе и, наконец, на гравий аллеи. Стоило мне пошевелиться, и я ясно чувствовал у правого виска неприятный холод стального дула. Надо сказать, что я давно уже утратил относительно выгодную позицию, которую я завоевал в кафе. Мои руки были туго спутаны проволокой и каждое движение сопровождалось весьма ощутительной болью. Описав дюжину петель и спиралей, автомобиль стал. Меня провели, поддерживая под руки, не менее ста шагов, затем я услышал голос: «Лестница». Тридцать одна ступенька, неприятная сырость и запах цветов Как в оранжерее. Затем повязку сняли.

По-видимому, я находился в склепе. Над серым гранитом саркофага спускалось знамя — белый орел на черном поле. Гигантские лилии и хризантемы образовывали два цветочных холма по обе стороны могильной плиты. По ту сторону камня как бы занавес — черный бархат, серебряные орлы. Легкое колебание драпировок. По-видимому, там люди. Сухой, резкий голос:

— Сударь. Два месяца вы находитесь под ударом. Мы знаем и видим вас каждую секунду.

Молчание…

Человек, которому нечего терять, ответил:

— Сударь. Пользуюсь старым афоризмом: «Что делаешь — делай скорее».

— Мы позвали вас не для того, чтобы слушать богохульные шутки. Мы держим в руках вашу жизнь.

— По-видимому, она вам зачем-нибудь нужна, если вы утруждаете себя разговором со мной. Я знаю, с кем говорю, и вы знаете, с кем говорите. К делу.

За бархатной драпировкой молчали. Наконец, я услышал другой, низкий и более тихий голос.

— Слушайте. У нас есть сотни и тысячи людей, которые отдали нам свою жизнь и оружие. Однако, мы покупаем вас. Если вы выполните свой долг, мы примем меры к тому, чтобы вы остались безнаказанны. Вы трижды шпион и изменник. Это ваша профессия. Но если вы измените нам — вы погибли. Убийство такого человека — благое дело. Каждый из четырех тысяч братьев третьего круга сочтет за счастье покончить с вами. Вы будете повиноваться?

— Я думаю… Мне ничего не остается делать.

— Вы обладаете всеми данными для того, чтобы выполнить поручение. Вы смелы, наглы и находчивы — вам нечего терять. Если вам нужны деньги, вы их получите. Дальше. Когда вы уйдете отсюда, вы можете располагать собой, как вам угодно. Вы даже можете покинуть нашу страну и жить где вам угодно до той минуты, когда получите приказ. Мы найдем вас.

Пока он говорил, я привык к полумраку и еще раз внимательно осмотрел склеп. На саркофаге под серебряным распятием я прочитал имя человека, который убил президента — лидера либеральной партии, — До той минуты, когда вы получите приказ… Приказ будет заключаться в следующем:…

То, что я услышал, я запишу только тогда, когда буду считать себя в безопасности, и в том случае, если останусь в живых.

У «белого орла», как полагается, крепкие когти и клюв.

Отель «Бристоль». Олафу Г анзену.

Мой Генрих! Разве вы не устали?.. Вам больше сорока лет, я видела вас вчера в опере. Через месяц, Генрих, я буду свободна. Я сумею вам дать все, о чем вы мечтали в жизни, и то, о чем вы не мечтали. Я дам вам самое большое человеческое счастье. Вы должны ждать меня в Швейцарии в Монтре, в отеле «Шильон».

Письмо без подписи. Я разобрал герб. Княжеская корона. Герб князей Радомирских. Это не шутка. Я еду в Мон-тре. Там меня найдут. Эта и те.

Казимир Стржигоцкий.

Теперь это мое имя. На доске, где отмечают гостей отеля «Шильон», оно написано на моей визитной карточке. Я не знаю, что мне делать вне сезона в этом пустынном курорте у голубого озера. Запах огромных пространств пресной воды льется в мое окно. От вынужденного безделья мной овладела мечтательность, склонность к воспоминаниям. Я буду писать мемуары.