Александр Кацура - Планетарное человечество: на краю пропасти

Ныне, в начале XXI в., человечество в аспектах уровня и глубины религиозности заметно отличается от того, каким оно было, скажем, в середине прошлого столетия. Общая религиозность заметно возросла. После двух веков успешного наступления науки и светского просвещения для многих это явилось неожиданностью. На самом деле это вполне естественное следствие, связанное с большими историческими ритмами и вытекающее из общей природы человека. Это можно выразить и такими словами: после господства рационального мышления (не столь уж долгого – примерно с середины XVIII в. по конец XX в.) наступила эпоха вполне ощутимого кризиса рационализма и нарастания интуитивного и глубинно-иррационального отношения человека к миру и к самому себе (что обычно называют чувством веры) . Это объективные волны в области духа и духовности, и напрямую с успехами наук они не связаны. Более того, сейчас сама наука (в наиболее продвинутых областях – космологии, космической антропологии, генетике, теории вероятностей, квантовой физике) отваживается на поиски оснований мира и его эволюции за пределами традиционной материальности. В научных журналах и книгах последних лет вполне здраво и в традициях научного дискурса ставится вопрос о «разумном замысле мира», о «целях» эволюционного развития, о вероятностных основаниях самопроизвольного развития сложных систем. В этом смысле наука очевидным образом сближается с некоторыми направлениями «богословской диалектики». Одним из ярких примеров подобного сближения служит творчество уже упомянутого выше крупного антрополога и философа ХХ в., убежденного христианина и даже члена общества Иисуса Пьера Тейяра де Шардена. Не избегали религиозных мотивов при обсуждении устройства мира Иван Павлов, Альберт Эйнштейн, Мари Гелл-Манн и другие большие ученые. В наши дни серьезный интерес естествоиспытателей к глубинам религиозной проблематики продолжает нарастать.

Таким образом, подъем «новой религиозности» (по своим причинам в исламе, по своим в христианстве) не только не удивителен, он в достаточной мере предсказуем. В этом плане несколько по-новому надо смотреть на такое уже вполне знакомое явление, как свободное мышление образованных людей, не связанное с какими-либо церковными догмами. Понятно, что это не официозный, насаждавшийся в СССР, «научный атеизм», который, несмотря на пышное название, был собранием довольно примитивных агиток и своеобразных «коммунистических догм» (типа «воинствующего материализма»). Нет, речь идет о том, что высокообразованный человек может проявлять интерес к духовным запросам, способен придерживаться норм высокой нравственности и морали вне каких-либо церковных институтов, вне каких-либо религий и конфессий. Вполне уместно назвать это явление «высоким атеизмом». Отряд такого рода людей в науке и культуре впечатляюще велик, и он тоже нарастает. По известным причинам ныне публично объявлять себя атеистом «не модно», однако таких людей много, и мы отлично это понимаем. В современном обществе идут противоречивые процессы: вчерашние атеисты вовлекаются в лоно церкви, вчерашние «верующие» становятся откровенными вольнодумцами. В сущности, это нормальный процесс. Здесь важна мягкая и благоразумная политика церквей, представляющих основные мировые религии. Разумный и толерантный диалог различных церквей между собою, равно как их общий разговор с экуменистами и вольнодумцами («высокими атеистами») – непременное условие здоровой в духовном отношении глобализации, без фанатизма, фундаментализма и крайностей.

Объединение человечества в масштабе планеты невозможно без того, чтобы вдохнуть новый смысл и новое содержание в хорошо знакомые старые понятия, настолько хорошо, что они уже кажутся обветшалыми и даже замученными беззастенчивой пропагандой прошлого столетия – интернационализм и космополитизм .

Взаимодействие наций и народностей в огромном плавильном котле, каковым может оказаться глобальная цивилизация, – это гигантская многоуровневая проблема со множеством обратных связей. Постепенно и, вместе с тем, под влиянием глобализации будут все более неумолимо стираться границы, включая и территориальные. Вырастут миграционные потоки. Большие страны и нации еще смогут в той или иной степени удерживать свои ядра культурной и национальной самости. А вот малым нациям сделать это будет практически невозможно, что поставит их под угрозу реального исчезновения, и это уже теперь делает весьма актуальной задачу – сбережения культурного и биологического генофонда.

Не приходится сомневаться, что новым смыслом будут наполняться выражения, которые сегодня звучат сколь пафосно, столь и беспредметно, – «гражданин планеты», «глобальное гражданское общество», «мировое общественное мнение». Впрочем, это проблемы если и не сегодняшнего дня, то и не столь уж отдаленной перспективы. Однако сегодня есть вопросы и поострее.

К глобализации и связанным с нею процессам следует подходить как к сверхсложному динамическому объекту – во всеоружии современной методологии, свободной от ограничений и догм предыдущих эпох.

В этой связи необходимо затронуть вопрос о принципиальной неполноте материализма, традиционно-стихийной основы естественных наук за последние столетия, – во всех его вариантах (стихийный, вульгарный, воинственный, экономический и даже диалектический). Сверхсложные задачи современности невозможно решать в этой традиционной парадигме. Разделение вещей и проблем на две категории – материальное и идеальное – в плане научной методологии бесперспективно. Как выразился в свое время Норберт Винер, обсуждая в своей «Кибернетике» бытийный статус мыслящих машин, противопоставление материального идеальному давно пора сдать на склад плохо сформулированных проблем.

Что касается материализма как философского понятия, то мало сказать, что это понятие сложилось в лоне европейской культуры. Есть еще один аспект, сколь неожиданный, столь и забавный. Этимологически понятие материи в пространстве латинского языка и выросшего на его основе языка европейской науки восходит к понятию мать (mater), философски расширенному до уровня природы как матери всего сущего. Таким образом, в понятие материи изначально проник биологический смысл.

Нет особого повода удивляться, что наивное очеловечивание природы привело древних мыслителей, многократно наблюдающих процесс рождения человека, к понятию матери-природы как исходного порождающего начала. В культурах, предшествующих Неолиту, у людей еще не было понимания причинной связи между рождением ребенка и соитием мужчины и женщины. Женщина рожает ребенка столь же естественно, как мать-природа рождает травы, деревья, мух, птиц и все остальное. Но постепенно простой жизненный опыт (особенно в период приручения животных) стал доказывать, что женщина не способна породить дитя без оплодотворяющего импульса. Возникла новая конструкция: самке для производства потомства необходим самец, природному же началу необходим импульс. В качестве такого импульса и стал выступать дух, поначалу воспринимаемый достаточно смутно и под разными именами.