Александр Кацура - Планетарное человечество: на краю пропасти

Разумеется, далеко не все в научном сообществе настроены тревожно, тем более – апокалиптически. Вовсе нет. Можно говорить о спокойствии, невозмутимости или даже беспечности немалого количества ученых, равно как и представителей других социальных групп. В значительной степени это можно понять и даже до известной степени оправдать, ибо это спокойствие создает более или менее устойчивый эмоциональный и интеллектуальный фон, некую основу здравомыслия. Катастрофические настроения, тем более, паника никогда не бывают ни полезными, ни, тем более, конструктивными, Но вот известная тревога при этом допустима, порою даже необходима, если только она порождает стремление к действию по осмыслению и благоприятному изменению трудной или даже тупиковой ситуации. Тем более эта тревога ценна, если ведется в спокойном тоне, без тонов кликушества и истерики.

Здесь, однако, нужно сделать важную оговорку. Стратегическое спокойствие, не говоря уже о простой беспечности, обычно покоится на прежнем опыте: так было вчера, значит – так будет и завтра. Во всяком случае, мы привыкли к тому, что нечто похожее, известное мы должны ожидать и в перспективе. Подобный взгляд до известной степени был оправдан, когда протекающие процессы были линейны или близки к таковым. Но суть современной ситуации такова, что глобальный мир вовсе не линейный, как было принято считать еще совсем недавно. Тому есть много свидетельств научного и даже практического характера. Мировая динамика довольно резко изменилась за последние десятилетия, и скорость этих изменений нарастает. Говоря языком авиаторов, мы все больше погружаемся в зону турбулентности. Внимательный анализ кривых, описывающих рост большинства параметров современной цивилизации, подтверждает и быстрый рост, и высокую вероятность нелинейных эффектов. Симметрии между ближайшим будущим и ближайшим прошлым больше нет. Это обстоятельство стало подлинным проклятием для тех направлений в науке и практической деятельности, которые связаны с долгосрочным планированием, тем более – с футурологией, прогностикой и моделированием будущего не только отдаленного, но даже и ближайшего.

Мы иногда с отеческой иронией посматриваем на древних мыслителей, на их сравнительно малый интерес к будущему, к изменениям и переменам, на их консервативное понимание времени, на наш взгляд столь наивное. Это сегодня мы понимаем, что мотив «Ничто не ново под Луной», господствовавший в течение столетий и даже тысячелетий, устарел. Но хватает ли мудрости и железной смелости взора нам самим? В достаточной ли степени открыты наши глаза? Именно в те дни, когда многие процессы приобрели стремительные, а то и безумные темпы.

Младший современник Ламарка русский поэт Александр Пушкин со свойственной ему искрящейся иронией тоже вглядывался в будущее и, на первый взгляд, вполне оптимистично. Вот что он, в частности, пишет в романе «Евгений Онегин»:

Когда благому просвещенью

Отдвинем более границ

Со временем (по расчисленью

Философических таблиц

Лет чрез пятьсот) дороги, верно

У нас изменятся безмерно

Шоссе Россию здесь и тут

Соединив, пересекут

Мосты чугунные чрез воды

Шагнут широкою дугой

Раздвинем горы, под водой

Пророем дерзостные своды…

Тут все замечательно – и просвещение, и строительство шоссе, и передвижение гор, и туннели под реками и морями… Ведь Пушкин, имея в виду далеко не только Россию, многое угадал – можно припомнить и грандиозные мосты типа Бруклинского или Golden Gate, и метро в больших городах, и, наконец, пятидесятикилометровый туннель под Ла-Маншем. Но настораживает одно слово – дерзостные … Поэт не зря его употребил. Он прекрасно понимает, что в дерзости деяний прячется прометеевский мотив – безоглядной смелости свершений и неизбежности тяжкого наказания.

Свой знаменитый «Памятник» Пушкин написал по мотивам аналогичного стихотворения римлянина Горация. Около двух тысяч лет разделяют этих поэтов, но оба они ездили на лошадях и писали гусиным пером при лучине. Почти два тысячелетия ничего не менялось. Но вот если бы Пушкин, родившийся в 1799 г. и погибший в 1837-м, не успевший увидеть железную дорогу, фотоаппарат и электрическую лампочку, прожил бы… ну, скажем, как виртуозный балетмейстер Игорь Моисеев, – 101 год (вполне реальная для творческого человека, как мы видим, цифра), то он застал бы не только фотографию и столбы с проводами, не только сверкающие электрические люстры в театрах, не только подземные поезда, но и автомобили, кино, телефон, радио, звукозапись и даже рентгеновский аппарат… Пушкин говорит по телефону, слушает радио, записывает стихи на фонограф, дарит друзьям свои фотографии – вы только представьте себе!

И оставалось бы столетнему Пушкину всего три года до самолета братьев Райт, семь лет до первого опыта по электронному телевидению Бориса Розинга в Санкт-Петербурге, пятнадцать лет до авиационных бомбежек Первой мировой… Вот как все это быстро случилось. И оставалось всего-то около полувека до ядерной бомбы и выхода человека в космос, до лазеров и компьютеров, до Интернета и сотовых телефонов, смартфонов и айпадов, до пересадки сердца и генной инженерии, нанопорошков и возможности клонировать человека…

А что будет завтра? И будет ли оно вообще, это «завтра»?

А если и будет, то для кого?

Нравится ли нам человек сегодняшний?

Не напугает ли нас человек дня завтрашнего?

Тут следует отметить одно удивительное противоречие нашего времени. В то время, как нынешние космологи и астрофизики все более уверенно, с радостными интонациями победившего интеллекта, говорят о миллиардах лет, давая при этом достаточно выверенные оценки возраста нашей Вселенной, социально и исторически озабоченные антропологи с отчетливой тревогой размышляют уже не о веках, но лишь о десятилетиях ближайшей и, несомненно, трудной истории человечества. За этим видимым несоответствием временных масштабов не может не скрываться какая-то ускользающая от нас тайна.

Если сияние тысячи солнц вспыхнуло бы в небе, это было бы подобно блеску Всемогущего…

Я – Смерть, Разрушитель Миров.

Бхагавад-Гита

Эти строки из древней индийской книги вспомнил и процитировал Роберт Оппенгеймер после испытания созданной им и его коллегами в Лос-Аламосе атомной бомбы. В каком-то смысле это был переломный момент в истории человечества: путь от глиняной посуды, каменного топора и первого плуга до возможности спалить планету за считанные часы был пройден за несколько тысяч лет (геологические минуты). При этом бешено закрученная спираль эффективных технологий заняла всего два века, ну, может быть, три (геологические секунды). Но самое взрывоопасное было создано за последнюю сотню лет.