Валерий Белянин - Психологическое литературоведение

Кроме того, этот ведущий семантический компонент в текстах получает следующую языковую реализацию: прямой, честный, искренний, чистосердечный; с душой; чистый, ясный, звонкий, прозрачный, светлый; самоценный, несравнимый, отличающийся от всего другого. Эти слова также являются психологическими синонимами.

В качестве еще одного примера «светлого» текста рассмотрим повесть Ричарда Баха «Чайка по имени Джонатан Ливингстон», считающуюся литературным манифестом дзен-буддизма 60-х годов. Чайка по имени Джонатан Ливингстон начинает осознавать, что смысл жизни состоит не в том, чтобы искать пропитание и воспитывать детей, но в том, чтобы летать высоко в чистом небе. Он начинает совершенствовать технику своего полета, поднимаясь все выше в небо. Другие чайки относятся к нему с непониманием и враждебностью, но Джонатан Ливингстон летает все быстрее и все выше. И вскоре он приобщается к избранным чайкам, которые «сияли как звезды и освещали ночной мрак мягким ласкающим светом» и которые являются его «чайками-единомышленниками». Эти лучезарные чайки учат его летать еще быстрее, со скоростью мысли, учат жить без пищи, без потребностей ради чистого и светлого неба. Этот «путь к свету», это обучение происходит согласно постулатам дзен-буддизма. Один из них звучит так: «Истина должна быть пережита, а не преподана» (Завадская, 1977, с. 91). И Чайка Джонатан Ливингстон переживает истину, реализуя смысл жизни в своем полете на пути к свету.

Суть в том, – говорят ему учителя, эти сияющие создания с ласковым голосом, – чтобы понять: истинное «я», совершенное как ненаписанное число, живет одновременно в любой точке пространства в любой момент времени.

А кроме того, необходимо не только достигнуть совершенства, не только глубже понять всеобъемлющую невидимую основу вечной жизни, но и рассказать об этом другим.

Конечно же, Стая, к которой принадлежал Джонатан, оказывается враждебной по отношению к нему: кто-то считает его Сыном Великой Чайки, а кто-то дьяволом. Но Джонатан видит в каждой чайке истинно добрую чайку.

Кончается рассказ смертью Чайки. Но смерть эта не материализована – Ливингстон просто растворяется в просторах неба, чтобы никогда не вернуться.

Следует сказать, что «светлые» тексты довольно часто завершаются гибелью главного героя. В них присутствует элемент депрессивности (см. ниже о «печальных» текстах). Однако при этом смерть в них как таковая не описывается, она как бы отсутствует, поскольку жизнь представляется в рамках этого мироощущения бесконечной и вечной. Смерть здесь не является прекращением бытия, это продолжение движения к вечности. Прошлое обладает статусом единственного, безальтернативного пути, настоящее – это движение по дороге жизни; будущее видится бесконечным.

Описание смерти как формы пространственного передвижения можно найти уже в фольклоре (Пропп, 1929). Но сохранение такого восприятия в наше время трудно объяснить только фольклорными традициями. Видимо, есть какие-то психологические предпосылки такого мироощущения, диктующие именно такое завершение текста.

Возможно, это покажется несколько парадоксальным, но наиболее ярко подобного рода мироощущение представлено в таком жанре, как газетный некролог советской прессы 80-х годов.

Советский некролог разворачивался на трех уровнях. Первый уровень чисто биографический. Тут описывается фактологическая сторона дела, реальные жизненные события. В нем преобладает денотативная основа, которая формирует его логико-фактологическую цепочку. Второй уровень – и по стилю, и по содержанию – максимально публицистичен. Он описывает политическую деятельность человека, которому посвящен текст. Третий уровень – мировоззренческий, который включает в себя оценку всей жизни умершего человека. Это уровень оценочный – он формирует коннотацию текста, которая сопряжена с эмоциональной моделью его порождения. На этом уровне текста-некролога дается оценка всей жизни человека, оценка смысла жизни вообще и говорится о том, что его дело будет жить в веках. Именно на этом уровне представлены соображения обобщенного характера, которые напрямую связаны с эмоционально-смысловой доминантой «светлого» текста.

К примеру, текст, кончавшийся фразой «Его дела и мысли живут в наших сердцах», начинается так: «История всегда хранит имена людей, которые…» Это тот контекст, в который помещается жизнь «человека с большой буквы». Так, газетный текст о лауреатах Ленинской премии «За укрепление мира между народами» начинается фразой «Как бы ни была богата наша земля дарами природы, самое драгоценное на ней – это человеческая жизнь» («Правда», 1 мая 1985).

«Светлыми» являются и многие тексты Аркадия Гайдара. Его сказка «Горячий камень», провозглашая уникальность и неповторимость жизни, не может не оставить именно такое ощущение. Содержание текста можно свести к следующему. Мальчик находит камень, на котором написано, что тот, кто занесет этот камень на гору и разобьет его там, получит возможность заново прожить жизнь. Ивашка предлагает этот камень старому человеку, покрытому шрамами. Но тот отказывается, говоря, что его жизнь ему нравится. Тем самым в рассказе жизни приписывается предикат 'неповторимый', 'уникальный'.

Показательным в этом плане является и «светлый, как жемчужина» рассказ «Чук и Гек», заканчивающийся мелодичным звоном кремлевских часов.

Много света в рассказе «РВС»: отсвечивает блеском речка, блестят звезды, блестят глаза у Жигана, блестит звездочка и наган у раненого командира, герои говорят с сердцем и т. д.

Как уже отмечалось, в рамках того же паранойяльного мироощущения находятся тексты «активные», которые очень близки «светлым» текстам. В ряде случаев провести разделение текстов на «светлые» и «активные» бывает достаточно трудно.

Так, в других текстах А. Гайдара есть шпионы («Судьба барабанщика», «Маруся»). К примеру, герои рассказа «РВС» с тревогой ожидают опасностей и прислушиваются к тому, что делается вокруг, они должны быть осторожны, внимательно осматриваться вокруг. В конце рассказа «Чук и Гек» есть такая фраза, выделенная в отдельный абзац:

И конечно, задумчивый командир бронепоезда, тот, что неукротимо ждал приказа от Ворошилова, чтобы открыть против кого-нибудь бой, слышал этот звон <���кремлевских часов. – В.Б.> тоже.

Вот как описана кульминационная сцена повести «Судьба барабанщика», где герой стреляет в шпиона, выдававшего себя за его дядю (он выполняет там функцию умершего отца, о котором часто говорится в «светлых» и «активных» текстах):